– Тогда посмотри на лань.

– Где?

– Вон там, – ответил Коконнас и показал Ла Молю лань.

– И что же?

– Сейчас увидишь.

Ла Моль присмотрелся к лани. Лань, нагнув голову, как будто собиралась щипать траву, стояла неподвижно и прислушивалась, затем подняла голову с великолепными рогами и повела ухом в ту сторону, откуда доносился до нее какой-то звук, и вдруг без видимой причины с быстротой молнии ускакала в лес.

– Да-а! Лань спасается бегством. Кажется, ты прав.

– Раз она спасается бегством, значит, она слышит то, чего не слышишь ты.

Вскоре глухой, чуть слышный шорох пронесся по траве; для малоразвитого слуха это был ветер; для наших всадников – отдаленный галоп каких-то лошадей.

Ла Моль мгновенно вскочил на ноги.

– Это сюда. Берегись! – сказал он.

Коконнас встал спокойнее; казалось, живость пьемонтца переселилась в душу Ла Моля и, наоборот, его беспечность перешла в друга. Сказывалось то, что в данном случае один действовал с воодушевлением, а другой неохотно.

Наконец ритмичный, ровный топот уже отчетливо дошел до слуха их обоих; послышалось лошадиное ржание, и лошади друзей, стоявшие оседланными в десяти шагах от них, насторожили уши, а вслед за этим по тропинке промчалась белым призраком фигура всадницы, обернулась в их сторону и, подав им какой-то неопределенный знак, скрылась.

– Королева! – вскрикнули оба разом.

– Что это значит? – спросил Коконнас.

– Она сделала рукой так, – ответил Ла Моль, – что значит: «Сейчас».

– Она сделала так, – возразил Коконнас, – что значит: «Уезжайте».

– Ее знак обозначает: «Ждите меня».

– Ее знак обозначает: «Спасайтесь».

– Хорошо, – сказал Ла Моль, – будем каждый действовать по своему убеждению. Ты уезжай, а я останусь.