— Я иду к Омаате, — сообщил Парсел.

— Берегись, человек! — засмеялась Ивоа. И добавила: — А я вернусь домой.

— Я тебя провожу, — тут же вызвалась Авапуи.

С тех пор как Ивоа забеременела, она и шагу не могла ступить по поселку, чтобы кто-нибудь из женщин не поспешил ей на помощь, не подал ей руку. Ивоа была окружена всеобщим бережным уважением, как королева пчел в улье.

Кивнув Ивоа, Парсел ускорил шаг. Он боялся, что перед ним вдруг появится Итиа. Дверь хижины Джонса была широко распахнута, сам Джонс голышом сидел перед накрытым столом, а за его спиной стояла Амурея. Заметив Парсела, юноша помахал рукой и посмотрел на него с такой радостью, будто они не виделись целых два дня. Амурея тоже улыбнулась ему. Джонс был светлый блондин с рыжинкой, Амурея — самая настоящая чернушка. Но у обоих был одинаково наивный вид, одинаково доверчивая улыбка. Парсел остановился и поглядел на них. При виде этой юной четы становилось как-то спокойнее на душе.

— Вы еще не обедали? — крикнул Джонс.

— Я иду к Омаате.

— Да она вас задушит, — расхохотался Джонс. — Послушайте-ка! Я хочу дать вам хороший совет. Когда она набросится на вас со своими объятиями, напрягите хорошенько мускулы на груди, плечах и спине и стойте так, пока она вас не отпустит. Смотрите, сейчас я вам покажу.

Он поднялся, грозно напружил мускулы и, побагровев от усилий, застыл в этой позе.

— А как насчет дыхания? — улыбнулся Парсел. — Вы ведь того и гляди задохнетесь.

— Да что вы! — возмутился Джонс, шумно выдохнув воздух. — Зато самый верный способ. Попробуйте и убедитесь.

— Попробую, — пообещал Парсел.

Первое, что он увидел, войдя к Омаате, было его собственное кресло. Наподобие трона красовалось оно посреди комнаты, и Парселу пришлось употребить немало усилий, чтобы не взглянуть в его сторону и тем самым не выказать свое дурное воспитание. К счастью, ему не пришлось долго разыгрывать комедию равнодушия. Мощные руки Омааты обхватили Парсела и сразу его расплющили, чуть не засосали, чуть не поглотили эти изобильные теплые, как парная ванна, телеса.

— Отпусти! — еле переводя дух, взмолился Парсел.

— Сыночек мой! — кричала Омаата.

Она подняла его в воздух, как перышко, и излила на своего любимца целый поток ласковых, воркующих слов. Но голова Парсела была плотно прижата к ее груди, и он ничего не слышал, кроме глухих перекатов ее голоса. Спина и бока у него омертвели от страшного объятия, он задыхался, уткнувшись лицом в огромные бугры ее грудей.

— Ты мне делаешь больно! — крикнул он.

— Сыночек мой! — повторила она, растрогавшись.