— Я явился сюда, как ты просил, — смущенно пробормотал Парсел. — Однако я не понимаю, почему ты сам не зашел ко мне?

— Дни, в которые мы живем, — трудные дни, — ответил Меани, красноречиво разводя руками.

Оставив Парсела, он повернулся к Омаате.

— Вынь эту серьгу, Омаата.

Меани говорил о зубе акулы, который был подвязан к лиане, продернутой сквозь мочку его уха. Лиана была завязана двойным узлом, и толстые пальцы Омааты не сразу его распутали. Развязав узел, она потянула лиану за кончик. Но не тут-то было. Дырка в мочке заросла, и лиана не поддавалась.

— Сними только зуб, — поморщился Меани, — и надень его на другую лиану. Адамо, — добавил он, — тебе придется проколоть ухо.

— Как! Ты даришь ему зуб? — закричала Омаата, видимо потрясенная такой щедростью.

— Дарю! — энергично подтвердил Меани.

Но это «дарю» осталось без ответа. Омаата только метнула в сторону Меани быстрый взгляд и произнесла равнодушным тоном:

— Сейчас принесу лиану и иголку.

Омаата вышла, и через минуту Парсел услышал, как она роется в пристройке, где помещалась кухня.

Так как Меани упорно молчал, глядя прямо в глаза Парсела, тот не выдержал и спросил:

— Эту самую серьгу носил твой отец?

— Да, эту, — подтвердил Меани. — И подарил ее мне, когда я уезжал с тобой.

— А теперь ты ее даришь мне? — изумленно воскликнул Парсел.

Меани наклонил голову, и Парсел молча уставился на него. Он сознавал всю непомерную щедрость Меани, но смысл самого дара был для него еще не ясен, а спросить он не осмеливался. На сей счет таитянский этикет весьма строг: получающий дар ни о чем не спрашивает, не выражает удовольствия, даже не благодарит. Он покорен и безропотен, как жертва.

Вошла Омаата, зажав в губах акулий зуб, висевший на обрывке лианы. В правой руке она держала иголку, такими иглами сшивают паруса, и Парсел пожалел, что в хозяйстве Омааты не нашлось ничего потоньше. В левой руке она несла факел. Передав факел Меани, она неторопливо и торжественно поднесла острие иглы к пламени.

— Поверни голову, Адамо, — скомандовала она, схватив его за мочку и чуть не вывернув ему шею.

Парсел почти не почувствовал боли, но явственно расслышал легкий хруст прокалываемой кожи. Но когда Омаата продела лиану, завязала ее узлом и акулий зуб всей своей тяжестью оттянул мочку, Парсела обожгла острая боль, которая никак не желала проходить.

Меани с удовлетворенным видом оглядел друга. С тех пор как он вошел в комнату, он ни разу не улыбнулся.