Керке мутило от голода, и он злился. Судьи приговорили его к тюрьме, а не к голодной смерти!.. Дьявол возьми этих проклятых монахов! Разве это закон — не давать заключенным есть?

Корнелиус усмехнулся в седую бороду:

— «Еггаге humanum est»…[67]

— Я тебе покажу «ераре», проклятый колдун!.. — Рябой поднял было кулак, чтобы ударить Корнелиуса, но остановился, привлеченный глухим далеким грохотом. — Клянусь сатаной, у них что-то там сегодня неладно!

Он притих в тревожном ожидании, забившись в угол. За долгие, похожие один на другой дни в камере никогда ничего не изменялось. Менялись только лица приносивших еду. Приходили и уходили, скупые на слова, глухие на просьбы… Да вот подкинули им какого-то «молчальника», который лежит как мертвый и с которого нечего взять, как с ограбленного трупа.

А новый заключенный чутко прислушивался. Что это действительно за гул там, где-то далеко-далеко, за многими стенами?..

Рябой больше не ругался. Он молча ждал. Молчал и ученый.

Крохотный клочок неба над головами заключенных померк. Вспыхнула золотая точка звезды — наступила ночь. Еды не принесли.

Керке лежал в холодном поту от ужаса. Монахи бросили их умирать, это ясно…

— Клянусь дьяволом, прежде чем умереть, я сожру «молчальника»!.. — прохрипел он.

Клочок неба стал сереть. Звезда погасла, занялось утро. Никто не шел. Керке сидел в углу, и рябое лицо его кривилось от страха. Клеймо багровело на бледном, влажном лбу.

— Что, если они… и вправду… не принесут… есть?.. — спросил он чуть слышно.

Корнелиус ответил, не поднимая головы:

— Тогда мы умрем — это самый естественный вывод.

Керке завыл протяжно, без слов, как подшибленная собака. Он зарылся лицом в солому, и вой его потревожил крысу, мирно чистившую морду лапой.

Пришла снова ночь, потом утро.

Опять далекий гул, словно большой медный колокол разбился где-то в куски.

— Что это, Пресвятая Дева Мария?.. — Керке, дрожа и путаясь в своих лохмотьях, подполз к двери и приник к ней ухом. — Идут!.. Идут!.. — взвизгнул он и забарабанил в дверь кулаками, головой, коленями. — Святой Николай, покровитель всех воров, смилуйся над рабом твоим!..

За стеной загрохотало оружие, раздались голоса, и дверь повернулась на ржавых петлях. В камеру ввалилось трое солдат.

— Есть тут кто-нибудь? — вглядываясь, спросил один.