— И верно, негде опростаться в храме божьем… ни в каком углу…

— Пойдемте, отец Михаил, надо выманить его оттуда.

— Но, может, до утра он потерпит, не будет делать это самое… Конечно, потерпит. Он мужик крепкий, а теперь напуганный, не решится марать божью территорию.

— Не будет он терпеть. И церковь обгадит, и убежит — вот только дождется рассвета, когда караульщиков сон сморит. Так что пойдемте.

— Но как его выманить?

— Я начну разговаривать с ним через порог, подзову к выходу поближе, а вы толкнете в спину. Вас не заподозрит.

— Нет, нет! Однако, какие у вас наклонности…

Я боялся, что Засекин посмотрит на меня, он и посмотрел.

— Пойдем, Феохарий, без них справимся. Дело простое.

— В церкву?! — прошептал я пересохшими губами. — Нет, не надо… Хоть куда пойду… хоть ночью в лес…

— Черт с вами! — зло бросил Засекин и направился К выходу.

Его попытался удержать Потапыч.

— Не ходил бы, Демьяныч. Зашибет кто-нибудь с пьяных глаз. Ох, и невзлюбили тебя! И те, и другие… Хотя всем понятно, без тебя не разобрались бы во всем, а вот все равно — нелюбь. Почто так?

Хитрый Потапыч — хотел втянуть ого и умный разговор. Но Засекин молча отодвинул его с порога и ушел, сильно хлопнув дверью.

— Самостоятельный мужик, — сказал Потапыч о сожалением. — Гонору много. Пропадет.

Возле церквушки пылал огромный костер. Трезвые и пьяные таежники лежали у огня, ели, пили, горланили песни, а самые неутомимые не то дрались, не то боролись на потеху остальным.

— Гуляй, брат! Однова живем! — закричали Засекину в несколько глоток.

Кто-то поднес ему кринку с молодой брагой. Когда «нормальное питье» и самогон кончались, то переходили «на квасок», еще не перебродившее пойло — и то лучше, чем ничего. Засекин хлебнул, чтобы не обидеть народ, закусил ржаным сухарем.

Вечерней службы не предвиделось, и церковные двери были закрыты.

— Там он? — спросил Засекин. — Или уже сбежал?