— Позвольте, но это же чушь несусветная! — с горячностью возражал пароходный инженер Федотов, посверкивая стекляшками очков на алкогольном носу. — Дьявол, творящий добро, — так не бывает! Или то не дьявол. Или творит вовсе не добро. А по-моему… — Он сделал паузу, собираясь с духом. — Дрянь-человек — вот кто ваш Засекин! Вы на рожу его поглядите, когда он «творит добро»! Разбойная рожа и есть. Бог шельму метит! Ой, метит!

— Что верно, то верно, — согласилась с ним грузная и мрачноватая бабка Фекла Авдеевна по прозвищу Свекла, она преподавала в начальных классах и в воскресной школе благородное пение под гитару. — Мы-то, простофили, всякому готовы поверить и ему верили, будто он пособничает властям да хозяевам. Дрянь-человек не пособничает.

— Но как же получается? — гудел непонятливый Мотовилов. — Бочкаревых разве не он раздолбал? Разве не он выявил и крест на всей шайке поставил? Значит, пособничал…

— Здесь-то и загвоздка! — сказал взволнованный батя. — Душой чую: большая нелогичность!

Верткий, нагловатый приказчик Масляков, представитель известного на всю Сибирь и пол-Китая торгового дома Силютиных, вдруг засмеялся.

— Умора! Мы тут мучаемся, а он-то уж отбрехался от всех наветов и подозрений да «слабительную» жрет в интересном опчестве! Однако, уже ши-ибко расслабился, и пушкой не проймешь! Всех надул, шельма! Ловкач!

— Позвольте не согласиться, Тимофей Сазонович, — батя вскочил, пробежался возле стола и снова сел. — Вот если бы Бочкаревы были не разбойники, а наоборот… как бы все стало понятно и гладко! Ан нет! Разбойники! Многие об этом уже знают, а представители вашего купеческого звания знали, однако, и еще раньше. Али не так?

— Так, так, — посмеивался хитрован. — Мы-то давно знали: палец в Бочкарев рот не суй, без руки останешься. В том-то и ловкачество Фрола Демьяныча: покойником прикрылся. Да каким покойником? На которого можно валить што хошь. А уцелевшим его пособникам веры нет и не будет, потому што — разбойники. Фрол Демьяныч ловко обтяпал какое-то мокрое дельце и вылез, как всегда, сухим, без пятнышка. Не дай бог, ударится в торговые дела с таким-то ловкачеством. А ведь ударится когда-нибудь. Если капиталец где-то припрятал. А иначе зачем ему все эти страсти? Смекнули?

Я то дремал над тарелкой, то заставлял себя слушать речи про Засекина. И даже вставлял иногда словцо, на что, в общем-то, почти не обращали внимания. Только Мотовилов гладил меня по голове и велел есть больше каши — против отощалости.

Но вот гул голосов стих, все уставились на батю. Его голос подрагивал.