В то же утро Засекина скрутили прямо в постели, боясь его буйных возражений, и повезли, побитого, не проспавшегося, на полицейской телеге в крепость, где были камеры для подследственных и осужденных на малые, «уездные» и «волостные», сроки заключения. Шел снег с дождем, Фрол Демьяныч сидел на тряской телеге с заломленными назад руками, с непокрытой головой и пел дурным пьяным голосом малознакомую в Чернецке песню:

Мы с батей бежали за телегой, а Засекин не обращал на нас внимания. Лишь когда поднялись по холму к крепостным воротам, он оглянулся, посмотрел на меня, потом на батю и произнес что-то непонятное.

— Фрол Демьяныч! Ты бы по-нашему, по-русски! — взмолился батя. — Ведь сказал что-то важное? Да? Тебе шибко нужное?

Засекин кивнул и снова завел:

Когда мы возвращались домой, батя сокрушался:

— Вот чудило! Не протрезвел, однако. Надо потом спросить, что же такое сказал?

Мы ждали два дня, когда его выпустят, а на третий понесли ему передачу, и с нами Зинаида — хозяйка дома, где он снимал комнату, вдова околоточного надзирателя Сойкина.

— Уж я его, непутевого, умоляла: брось, не ввязывайся в уголовщину, — говорила она бате по дороге, то принимаясь плакать в платочек, то злясь. Она была высокая, сухопарая, с костлявым, но красивым вроде бы лицом.

— Бог даст, выкрутится и теперь, — успокаивал батя. — Мужик он самостоятельный, грамотный, с большим соображением. Если промеж вас чувства еще имеются, так надо жить одним хозяйством. Поезжайте на нетронутые земли, хотя бы на заимку… вон сколь их по тайге брошенных.

— И я ему про то… Слушает да посмеивается. Разговаривает, как с дитем. Трудно с ним.

— А ему трудно с нами. Вот беда.

У железных поржавевших ворот старинной острог-крепости толпились, как обычно, просители и родственники заключенных. Увидев нас, зашептались, расступились. В квадратное оконце выглянул усатый вахмистр с вечно забинтованной шеей «от чирьев».

— Зря вы пришли, — сказал нам с кислым видом. — Чо вам неймется?

— Как это зря? — рассердилась вдова. — С утра напился? Григорий? Мы с передачей Фролу Демьянычу!

— Нас, приметных, не узнал? — покладисто спросил батя. — Ты же, можно сказать, наш сосед, Гриня!

— Как соседям и говорю: шли бы вы отсель. Ведь не родственники ему? Не родственники… В общем, помер он. Ишшо вчера.

Мы уставились на него.

— Побойся бога, Григорий, — с трудом проговорил батя. — Господь накажет за такие шутки.

— Накажет! — выкрикнул я.

— Какие там шутки. — Усатое лицо задвигалось в тесном квадрате. — Слышь, Зинаида, разве чиновные к тебе не приходили, имущество жильца не описали? Когда покойник не оставляет завещаниев, то все описывают в казну.