Рассчитывая на свою молодость и здоровье, твердо решившись не терять головы, бретонец согласился выпить этот солдатский долг к удовольствию угощавших. Минуты казались ему слишком длинными, но тем временем, пока германцы пели, пили и делали на своем языке замечания на его счет, он обдумывал свои планы. Он отлично знал, что объявить тотчас же, что ему известен заговор против цезаря, и потребовать от центуриона, чтобы тот провел его к императору, значило бы разрушить свое предприятие, возбудить сильное подозрение в том, что сам он убийца и союзник заговорщиков. Если бы он обеспокоил известием начальника, то, быть может, число часовых было бы удвоено и пьянство прекращено, но Эска ясно видел, что сопротивление стражи, находящейся внутри дворца, тем силам, какие приведет его старый начальник, будет невозможно. Единственным средством, остававшимся для императора, было бегство. Если бы Эска мог пройти к нему и лично говорить с ним, он, казалось ему, сумел бы склонить его бежать. Однако в этом-то и заключалась трудность. Не всякий, желающий видеть монарха в его дворце, может достигнуть этого, хотя бы даже речь и шла о его личном спасении. Впрочем, Эске уже удалось проникнуть внутрь садов, и успех воодушевлял его упорствовать в своем предприятии.

Хотя германцы считали себя более бдительными, чем обыкновенно (до такой степени уже упала хваленая дисциплина гвардий цезаря), однако они стояли небрежно и беспорядочно, под влиянием выпитого вина, и их внимание, возбужденное приходом нового лица, рассеялось после новой песни и новой бутылки. Под предлогом, что ему нужно отдохнуть, Эска отошел от местечка, наиболее освещенного светом бивуачного огня, позаимствовал плащ у одного грубого товарища с зычным голосом, расположился под кустом и притворился крепко спящим. Мало-помалу, скользя по земле, он скрылся из их глаз, оставив на месте свой плащ, расположенный так, как будто там кто-либо спит, и быстро направился ко дворцу, куда вели его многочисленные огни.

Какая-то тревожная новость, видимо, уже предупредила его. Толпа рабов, мужчин и женщин, по преимуществу греков и азиатов, выходила через все выходы и расходилась по садам с видимым страхом. Бретонец не мог не заметить, что никто из них не шел с пустыми руками, а ценные предметы, какие они уносили с собой, ясно показывали, что у них уже не было намерения возвращаться. Проходя мимо, они не обращали на него большого внимания. Только некоторые, наиболее робкие, завидя его высокий рост, отступали чуть-чуть в сторону и ускоряли шаги, тогда как другие, видя, что он без оружия (он оставил свою саблю германцам), делали ему презрительные жесты и бросали грубые насмешки, в уверенности, что варвар не поймет их слишком скоро, чтобы успеть отомстить.