Рядом с Евхенором, в сопровождении Гиппия и шестерых гладиаторов, трибун вошел в залу, где ужинал император и где находилась замаскированная тяжелой портьерой дверь, ведущая в темное углубление, первоначально предназначенное для ванной комнаты. Внизу у занавеса в полулежачем-полусидячем положении шевелилась какая-то тучная, жирная фигура в белом; она трепетала, дрожала и колыхалась из стороны в сторону под влиянием гнусного ужаса.

Трибун подбежал к этой фигуре, и дьявольская радость блеснула в его взгляде. Но через минуту его лицо покрылось тенью: фигура подняла голову, и он увидел искаженное испугом лицо полумертвого от ужаса Спадона.

Но даже в порыве ярости и разочарования Плацид не мог удержаться от зверской шутки.

– Евхенор, – сказал он, – ты не пролил еще своей доли крови в эту ночь. Проткни-ка своей саблей эту падаль и удали ее с нашего пути.

Грек не был врагом жестокости, если только она не грозила личной опасностью. Он приблизился к Спадону с мечом в руках, глядя на него жестоким взором тигра; но это движение пробудило в его жертве всю остававшуюся отвагу, и Спадон вскочил на ноги с отчаянной храбростью человека, сознающего, что бегство невозможно.

В мгновение ока в его руке очутился пароянский лук – один из видов многочисленного редкостного оружия, развешанного в комнате, – вместе с колчаном сандального дерева, полным маленьких разукрашенных стрел.

– Их концы отравлены! – воскликнул он. – Одно прикосновение их смертельно!

Затем он натянул лук и огляделся кругом горящим взглядом загнанного зверя.

Остановившийся в своем разбеге, Евхенор выпрямился и стал неподвижно, как бы превратившись в камень. Его формы, поистине прекрасные и неподвижные в этой позе, могли бы служить моделью для какого-нибудь скульптора-соотечественника, но окружавшие его гладиаторы видели только комическую сторону положения и помирали от хохота, глядя на столкновение двух трусов.

– Ну, ну, Евхенор! – говорили они тем тоном и с теми жестами, какими человек подзадоривает собаку схватить добычу. – Ну, братец! Старик Гирпин приходит тебе на подмогу. Он всегда говорил, что ты – шавка. Докажи-ка ему теперь, что ты храбрец!

Возбужденный их сарказмами, Евхенор нанес быстрый удар и присел. Перепуганный и потерявший голову евнух отнял свои бессильные пальцы от тетивы лука, и блестящая, легкая стрела оцарапала руку грека, так что на ней показалось немного крови. Затем стрела упала на паркет, по-видимому не причинив ни малейшего вреда.

Насмешливые крики послышались снова, так как Евхенор, оставив свой меч, прильнул губами к ссадине, но, прежде чем прекратился смех, лицо грека судорожно скорчилось и побледнело. С ужасным криком он вытянулся во весь рост и, подняв руки над головой, упал навзничь, окоченевший и мертвый.