– Начальство, поди, спросит завтра, где это уважаемый полковник шлялся в компании молодых британцев?

– Никто не спросит. Я поддерживаю отношения только с Исмаил Энвер-пашой – начальником генерального штаба империи, до остальных мне дела нет. Предваряя твой вопрос, отвечу, да веду работу среди пленных, выявляю русских, пытающихся под этой личиной проникнуть на территорию Османской империи. Есть некоторые успехи, но чего-то значимого не добился. Ты бы стал хорошим призом, но слишком я уверовал в количественный перевес наших сил, а потом купился на твою мнимую растерянность, теперь расплачиваюсь. Надо было обратиться к Энвер-паше, и взять у него в помощь полуэскадрон, так нет, захотелось самому тебя изловить и изобличить. А ты, Стас, знаешь много, я уверен.

– Кое-что знаю, но не так, чтобы много.

– Скромничаешь. Ты всегда был каким-то скрытным, о себе ничего не рассказывал.

– Особо рассказывать нечего, а вот тебя я хотел бы послушать, особенно касаемо агентуры в России и в других странах, да, и вообще, поведай все, что знаешь.

– Я скорей умру, нежели расскажу что-либо тебе.

– Не хочешь добровольно, тогда боль тебя заставить это делать. То, что ты испытал ранее – только начало страданий. Я сейчас заставлю твой мочевой пузырь обмочить твои ноги еще обильнее, невзирая на его пустоту. Кровью твоей поганой!!!

– Ты не посмеешь! – вскричал испуганно Игнатьев.

Посмел и не один раз. Информация из уст Андрея полилась полноводной рекой. Я с трудом успевал записывать псевдонимы агентов, адреса явочных квартир, пароли и отзывы. Знал Игнатьев очень много, и обмануть он не мог. Боль, терзающая его тело, не позволяла это делать. Теперь у меня в руках находилась не просто тетрадь с информацией, а настоящая бомба. Оказывается, германский агент свил уютное гнездышко у подножья трона императора России. Вся секретная информация государственного значения ему становится известной, пусть и не в полном объеме, но в достаточном, чтобы натолкнуть императора на мысль о принятии «правильного» решения. Жаль, что через российское посольство в Константинополе я не смогу отправить послание Крестному, мне категорически запрещено раскрывать себя перед кем-либо. Ничего, время терпит, вернусь в Вену, огорошу господина полковника.

– Ты – последняя сволочь Головко, – с прерывающимися рыданиями сказал Игнатьев, безвольной тряпкой обвисший на веревках. – Тебе не противно разговаривать с обгадившимся человеком? А, о чем я говорю!? Ты же варвар, а они все время в дерьме возятся.

– Заметь, сейчас в дерьмо ты измазался. И даже не сейчас, а много ранее. Просил тебя по-человечески, рассказать все добровольно, ты отказался, и я вынужден был прибегнуть к жестким методам убеждения. Они сработали, ты излил душу, поделился информацией.