– Заснул он, Онуфрий Степанович, – проговорила девка. – все грустил, что вас подвел, богдойцев пропустил.

Я посмотрел на усталую знахарку.

– Ты, давай, милая, поди приляг. Только покажи мне кого чем поить, и отдохни. А то рядом ляжешь, кто их целить будет?

– Ой, дядя Кузнец, я только чуть-чуть, в полглазика. Вот эта, зеленая – для Тихона и Васьки, которая как ржа – это для Петьки. А вашему Андрею и остальным только вот эту, без цвета, мутная. Она боль убивает.

Девка выскочила в соседнюю комнату. Я подошел к мальчишкам. Как же я так? Не смог их защитить. Зачем тогда все это было? Беловодье? Подошел к чернявому пареньку, вытер пот. Соседний парнишка стал что-то шептать, просить пить. Шут его знает, настой ему давать или воду. Дал настой. Видимо, правильно дал. Парень забылся. Вдруг из Андрейкиного угла послышалось:

– Батя…

– Я сынок! – я подскочил к сыну.

– Подвел я всех, батя.

– Что ты, сынок! Вы честно бились. Богдойцев потрепали. Теперь мы их дожмем.

– Батя, я не маленький. Не успокаивай. Я хотел, как ты быть. Чтобы все у меня выходило. А оно вот как.

– Помолчи, Андрейка. Все у тебя выйдет. Знаешь, сколько у меня по молодости дури было. Через ту дурь я и здесь очутился.

– Батя… только мамке не говори. Она плакать будет. Мне то не надо.

Тут меня пробило. Он же прощается.

– Ты мне это из головы выбрось! Поправишься, сам все и расскажешь.

– Плохо мне, батя. В голове все путается. Муть никак от глаз отогнать не выходит.

– Поправишься, сынок. Меня в твои годы как раз медведь подрал. Так я с тех пор кузнечное мастерство и освоил. Небось тебе дядька Макар рассказывал. Ты поспи. Сном все хвори выходят.

Я подал сыну настой. Он жадно выпил. Видно, болело сильно. Потом откинулся на лежанку. Кажется, заснул.

С тяжелым сердцем смотрел я на раненых парней. Одно дело знать, что погибло столько-то, ранено столько-то. А другое дело, видеть, как мучаются. Около часа, я поил, помогал лечь поудобнее, вытирал чистой тряпицей лицо. Потом вернулась знахарка.

– Спасибо тебе. Онуфрий Степанович! Прости, что заставила тебя мою работу работать.

– Не болтай, девка! Я сам взялся. Ты лучше скажи: поправится мой Андрейка?