– Я ищу одного человека, его должны были перевести на галеры из королевской тюрьмы.

– Вы полагаете, в шиурму[63] попадают как-то иначе?

– Это произошло в последние три дня. Солдат из студентов, повздоривший с портовой стражей.

– Из студентов? Пожалуй, я знаю, о ком вы. Но какое вам, сударь, до него дело?

– Ну, предположим, я его добрый дядюшка, озабоченный судьбой своего беспутного племянника.

Офицер недоверчиво окинул меня взглядом и нахмурился. Скрестив руки на груди и широко расставив ноги, обутые в видавшие виды ботфорты, швед придал своему лицу самое суровое выражение и громко спросил:

– А вы не слишком молоды, чтобы быть его дядюшкой?

– Видите ли, мой друг, – нимало не смущаясь, отвечал ему я, – для того чтобы быть дядей ну или, скажем отцом, совсем необязательно быть старше племянника или сына.

– Как это?..

– Ну, можно повенчаться с его тетей или матерью…

– Ах вот вы про что, – засмеялся швед, – да уж, про такое я не подумал!

– Ничего страшного, старина, главное, что недоразумение благополучно разрешилось. Так я могу увидеть своего родственника?

– Это можно устроить, если…

– Если я проявлю некоторую щедрость?

– И это тоже, сударь, но главное, если не побрезгуете посетить эту славную, как вы выразились, галеру. Дело в том, что ваш «племянник» в данный момент изволит отдыхать в канатном ящике.

– Что вы говорите – очевидно, мальчик проявил некоторую живость характера?

– Вы, сударь, подобрали очень правильное определение. Я полагаю, когда ваш родственник дал в морду корабельному профосу, – это была именно живость характера.

– Гребец ударил профоса? – недоверчиво протянул я. – А разве он не был закован?

– Удивительное дело, не правда ли? Вы правы, сударь, каторжников доставляют на галеру закованными в цепи, но эти цепи принадлежат королевской тюрьме. Поэтому по прибытии с них сначала снимают королевскую собственность, а потом заковывают в цепи, принадлежащие галере.

– Социализм – это учет, – пробормотал я себе под нос.