– Что вы сказали, сударь?

– Продолжайте, гере лейтенант, ваша история очень занимательна.

– Для кого как, ваша милость; бедняга Улле, это наш профос, что-то сказал вашему родственнику, и тот в один удар лишил его половины зубов, а еще он потом долго травил за борт, как новичок во время своего первого шторма, и до сих пор двигается с трудом. Именно поэтому ваш «племянник» до сих пор жив: Улле очень просил сберечь его до своего выздоровления, чтобы иметь возможность лично спустить с него шкуру.

– Да уж, я всегда подозревал, что у моей родни много талантов, но вот чтобы настолько много… ладно, я все-таки хотел бы увидеть его.

Шведский офицер сделал вид, что решает в уме сложнейшую математическую задачу, и решал ее до тех пор, пока я не подкинул в воздухе серебряный талер. Лейтенант тут же выбросил вперед руку, продемонстрировав недюжинную реакцию, и едва успевшая сверкнуть монета исчезла в его широкой ладони. Через пару минут мы уже поднимались по сходням, а швед давал указания вахтенным привести арестованного.

Вскоре те притащили изможденного человека в невообразимых лохмотьях. От падения его удерживали только руки провожатых, а обритая наголо голова бессильно клонилась вперед.

– Матвей Фомин? – спросил я его по-русски, подойдя как можно ближе.

В нос остро ударил запах, какой бывает только у галерных гребцов, вынужденных жить, спать, есть и испражняться в тесноте трюмов, не имея возможности выйти на свет божий.

– Был когда-то Матвей… – еле слышно прошептал заключенный, – а теперь вот кличку дали, ровно собаке.

– Бывает, – сочувственно покивал я, – а профоса-то зачем ударил?

Голова Фомина медленно поднялась, и в потухших глазах на мгновение вспыхнул совсем было погасший огонь. Изможденные губы сложились в кривое подобие улыбки и, едва двинувшись, шепнули:

– Легкой смерти захотел…

– Не получилось бы легкой, Матвей.

– Один раз можно и потерпеть… а ты чего пытаешь меня, ты поп, что ли?

– Ага, не рукоположенный только.

Договорив это, я вернулся к лейтенанту, с интересом наблюдавшему за нашей беседой.

– Я смотрю, сударь, вас не испугали ни вид, ни запах вашего «племянника»?

– Я, как и вы, мой друг, солдат, и меня трудно испугать видом человеческих страданий или запахом гниющей плоти.

– Да уж ясно, что вы, ваша милость, видали разные виды. Кстати, я не спросил, как вас зовут.

– Вряд ли мы когда-нибудь еще встретимся, лейтенант, так что зачем вам мое имя. Впрочем, можете звать меня господин Ханс. Скажите, могу ли я как-то помочь своему бедному родственнику?