– Чего-то ты до сего дня не больно искал-то, – не удержавшись, поддел его Анисим.

– Не бойся, ты мне рядом нужен, – поспешил я успокоить друга, – да и Алена в девках не засидится, вон она какая красавица.

– Дай-то бог… – вздохнул, помрачнев, Вельяминов.

– А ты чего вертишься – сказать, поди, хочешь? – повернулся я к Пушкареву.

– Коли повелишь, так и скажу, царь-батюшка, – состроил полуголова умильную улыбку.

– Так говори.

– Как бой закончился, ходили наши раненых да убитых подбирать, чтобы, значит, помощь оказать или похоронить по христианскому обычаю…

– Знаю, я сам разрешал, только говорил, чтобы не отходили далеко да ляхам не попались.

– Верно, государь, да только разве за всеми уследишь? – делано пригорюнился Анисим, – ведь малым делом беда не приключилась…

– И что за беда – вместо своих раненых ляшских нашли и принялись их обирать, то есть исповедовать?

– Грех тебе такое говорить, милостивец! Хотя если рассудить, то, может, так оно и было. Отец Василий, отпевая новопреставленных рабов божиих, зашел далеко и наткнулся на ратных людей литвинских.

– Это который отец Василий – не тот ли, что в церкви Архистратига Михаила служит, что в вашей слободе?

– Он самый, государь.

– Ну и что, много ли ляхов отче покалечил?

– Да господь с тобой, царь-батюшка, они его честию просили с собой в лагерь пройти, чтобы панихиду отслужить по православным, которые польскому королю служат. Ну, он в такой просьбе отказать не смог, да и пошел. Провел службу чин чином, да и вернулся поутру.

– А что у них, своих священников не стало, что пришлось отца Василия просить?

– Да сказывают, что были у них попы православные, да вернулись к своим приходам. Уж больно их ксендз Калиновский преследовал, окаянный!

Рассказ Анисима меня крайне заинтересовал: дело в том, что отец Василий был не простым священником. Познакомил нас мой духовник Мелентий, и, похоже, что он был одним из его людей.

– Что еще батюшка в ляшском лагере видел?

– Да так… – неопределенно пожал плечами полуголова.