– Готовсь! – заорал Федор своим драгунам, и те, повинуясь вбитым за время муштры рефлексам, схватились за ружья и принялись подсыпать порох на полки.

– Прикладывайся! – раздался новый крик, и приклады уперлись в плечи стрелков, а большие пальцы почти одновременно взвели курки.

– Пали! – почти сладострастно выдохнул Федька и взмахнул шпагой.

Дружный залп свинцовым роем влетел в пытавшихся построиться поляков, выбивая из седел одних и заставляя смешать ряды других. Поле опять на несколько мгновений заволокло дымом, а когда он рассеялся, пушкари успели зарядить свои орудия. Панин и его драгуны снова посторонились, и второй залп, может быть, лишь немного более смертоносный, чем первый, отправил чугунные гостинцы в противника.

– Драгунство, вперед марш-марш! – снова подал голос Федор, и его подчиненные тронули шпорами бока своих коней.

Пока на другом конце поля грудь в грудь дрались конница и немецкая пехота, русская артиллерия продолжала громить польский лагерь. Густо летящие ядра разбили один за другим три линии возов, раз за разом заставляя их защитников отступать в тщетной попытке спастись от неминуемой смерти. Наконец, проклятые пушки замолчали, дав им небольшую передышку. Однако наступившая тишина оказалась обманчивой, ибо из клубов дыма, затянувших окрестности, в проделанные артиллерией проходы ринулась русская пехота. Первыми в бой пошли гренадеры, держа в руках свое страшное оружие. Чугунные гранаты с дымящимися фитилями, «чертовы яблоки», полетели во вражеский лагерь. Польские жолнежи после их взрывов подумали, что снова начался обстрел, и бросились было в укрытия, а воспользовавшиеся этим стрельцы и солдаты с ревом ворвались внутрь. Размахивая саблями и бердышами, они перепрыгивали через остатки разбитых ядрами возов и с яростью обрушились на своих врагов.

Как это часто бывало, пока самые храбрые и достойные воины отчаянно дрались, подставляя грудь под вражеские сабли и пули, остававшиеся внутри укреплений вояки отнюдь не отличались ни отвагой, ни дисциплиной. «Московиты ворвались внутрь лагеря!» – подобно молнии пролетел среди них слух, поразивший нестойкие сердца. Одни в панике кинулись к своим коням, надеясь, что их резвость спасет владельцев от гибели или плена. Другие, кому не хватило храбрости даже на это, забились в страхе под уцелевшие еще возы и принялись ожидать своей участи.

Ян Корбут и Агнешка Карнковска провели все это время у тела ее умиравшего отца. Еще ночью у пана Теодора отнялся язык, и все что он мог, это только во все глаза смотреть, как убивается над ним красавица-дочь, и ронять скупые слезы. Впрочем, мало кто теперь назвал бы панну Агнешку красавицей. С почерневшим от горя лицом и растрепанными волосами, она сейчас мало напоминала ту легкомысленную девчонку, что вскружила голову королевичу. Наконец под утро Карнковский затих. Взявший его за руку Корбут сразу понял, что пульса нет, и хотел было перекреститься, но взглянув в воспаленные глаза девушки, не решился открыть ей страшную правду.