– А мне в Рейхе делать нечего. Не только потому, что карьера не задалась. Не верю я, что Гитлер долго продержится. Война будет, Ко-лья, большая война. Это все у нас в Абвере знают. Если чуда не случится, останутся от Рейха одни головешки. Семьи у меня нет, близких тоже. Но если я просто убегу, прихватив, скажем, наш расходный фонд в посольстве, то стану такой же, как ты, гонимой. Даже если заберу у тебя ранец. В небе хорошо, но когда-нибудь придется возвращаться на землю.

Лейхтвейсу представилась мокрая сельская дорога. Он бредет с котомкой за спиной, а рядом по лужам деловито перебирает лапками хвостатая. Не отстает, потому как вместе приходится хлеб добывать. Не от великой любви они вместе, от нужды больше. Лишний раз не погладит, но и с голоду пропасть не даст.

– Ты уже все понял, Таубе. Ты и я – команда, один ранец – два пилота. Дело себе найдем быстро, шпионов много, но таких, как мы, крылатых, по пальцам пересчитать можно. Где искать работу, знаю. Есть в Париже что-то вроде шпионской биржи. Почти все там авантюристы и жулики, народ несерьезный, но есть один человек, если с ним сговоримся, точно не пропадем. Риск имеется, ранец могут попытаться забрать, но с двумя подготовленными агентами справиться трудно. Ты мне спину прикрываешь, я тебе.

Человек подошел к кошке, наклонился, взглянул в хитрые, все понимающие глаза. Хвостатым улыбаться не дано, но эта таки изловчилась.

– Нет, Ко-лья, я тебя не предам. Знаешь почему? Ты – плохой шпион, у тебя совесть осталась. Где я еще такого партнера найду? А когда ты на Клеменцию переберешься к своей Оршич, то и меня с собой возьмешь. И будет у нас с тобой полная и окончательная Аргентина.

Черная ушастая тень на стене, когтистые лапы на одеяле. Обнаглела хвостатая, знает, что человек не скажет «нет». Не выгонит, нужна.

С языка так и рвалось: «Спать будешь на коврике». Но он все-таки сдержался, иное сказал:

– Подвинься. А будешь приставать, с кровати скину.

5

На скатерти – две рюмочки в изморози, маленькие, каждая едва в полпальца.

– «Уникум», венгерский горький ликер, – пояснил человек в дорогом сером пиджаке. – Проясняет разум и успокаивает нервы. Прошу, господин Руффо!

Разговор шел на немецком, и князю приходилось тщательно подбирать слова. И не только потому, что на языке Гёте в последний раз приходилось беседовать больше года назад. Слишком серьезна только что начавшаяся беседа. Следить приходилось не только за словами, но и за мыслями. Любитель ликера – мастак считывать их на лету.

Вечер, маленький бар на втором этаже шумного «Гранд-отеля». Полумрак, столик на двоих, негромкий спокойный голос.