Тимофей уже осознал, почему старший лейтенант так сидит и почему странно руки на автомате держит. Оторвало ему кисть напрочь. Перетянул предплечье ремнем, тут силы и оставили.

– Твою ж мать… – дошло и до Земляков.

– Да. Не успел малость. Куском балки резануло, – так же ровно пояснил Иванов. – Уходите.

– Вот прямо щас! – взорвался Земляков. – Ты чего тупишь!? Сейчас тебя выдернем, через пять минут в операционной будешь.

– Нахрен я безрукий нужен? – спокойно спросил Иванов.

– Вот дебил! Отдай автомат и железо! Уходим!

– Тебе нельзя. За бумагами и координатами мы шли, – прерывисто вздохнул раненый. – Думаешь, я сам Прыгнуть не могу? Только незачем. Я на этой войне остаться хотел. Если бы руки были.

– Да ты… – начал Земляков, но сержант Лавренко его прервал тем манером, что воинской дисциплиной не одобряется, но иногда случается.

– Хорош болтать. Автомат я сохраню. А ты и с одной рукой воюешь, получше, чем я с полным комплектом. Жень, забирай его. Он от боли глупит.

– Вот, еще и Тимка на меня голос повышать будет, – пробормотал Иванов. – Совсем уже…

Тимофей выдернул «штурмгевер» из-под рук раненого, потянулся к ремню с остальным снаряжение:

– Сохраню все в целости.

– Я сам, – старший лейтенант зашевелился, пытаясь расстегнуть ремень. – И сам Прыгну. Я в сознании. Валите отсюда.

С его колен шлепнулось что-то странное.

Земляков осветил и взвыл:

– Вот же ладонь! Ты спятил?! Пришить же могут! Там все условия!

– Да какое тут…

Тимофей снял с раненого ремень с оружием, стянул бронежилет. Переводчик торопливо возился с какими-то бумагами, мял-крутил – оказалось «фунтик» сворачивает. Положил в пакет оторванную кисть, завернул.

– Живей, Ваня! Тут каждая секунда на счету, а ты… Сам пойдешь?

– Сам. Я в полном сознании. Уходите, – четко сказал Иванов.