– Черствый ты. Про такие вещи говоришь – глазом не моргнешь, – взволнованно сказал комиссар.

– А что мне-то? Одни гады других гадов съели. И поделом, с чего я по ним слезы лить буду, по немецким холуям? – искренне удивился Киргетов.

– Но там ведь женщины и дети пострадали!

– И чего? Развели бандитизм – и огребли. Не резали бы прохожих, не выслуживались бы перед немцами – целое бы село было. А так решили, что они тут самые умные, что прибарахлятся на халяву – ну так пусть на себя и пеняют. И женщины с детьми – они небось обновкам и богатствию радовались, – опять же очень спокойно заявил разведчик.

– Ты не понимаешь – это же наши граждане!

– Да все я понимаю, кроме твоего мягкотелого слюнтяйства, товарищ комиссар, – наконец разозлился разведчик.

– Ты это, язык-то попридержи! – с угрозой в голосе сказал замполит.

– А то что? Ты здесь человек недавний, а я двадцать лет тому назад тут в составе ЧОНа[154] этих бандитов гонял, так что не морочь мне голову, лекции-бебекции я и сам читать могу, да и грамотный я, потому не дуди мне тут про это. Ты еще песню спой, что они хоть и оступившиеся, но сограждане, а их преступления – всего-навсего заблуждения, и вообще они социально близкие, их надо понять и простить. Так наш политбоец вещал. Пока жив был, – с намеком заявил нехорошо прищуривший глаза разведчик.

Пышноусый жестом остановил раскипятившегося комиссара, глянул охлаждающе на Киргетова.

– Как политбоец умер? – неожиданно спросил один из комвзводов.

– От заражения крови, – буднично сказал разведчик.

– А… – разочарованно прозвучало в ответ.

– Именно что – «а…» Он заплутал и в такую «социально близкую» деревеньку заехал. А вышел оттуда, от социально близких – без коня, без носа, без глаз, без ушей, без мужских причандалов и без сапог, гол как сокол. А попутно тамошние «шутники» у него кожу до колен сняли чулком да со спины ремней нарезали. Те, кто его в больничку отвозили, – три дня потом жрать не могли.

– Так переубедили небось? – кривовато усмехнулся пышноусый.

– Наверное. Он после этих «развлечений» не в себе был. Да и язык ему попытались отчекрыжить, но мастерства не хватило. Языки в соседнем уезде резать умели, – вернул ему усмешку разведчик.

– Вы не преувеличиваете? – усомнился несколько обалдело комиссар.

– Он преуменьшает, – отрезал жестко командир партизанского отряда.

– Вы, городские, вечно со всякими побрехушками носитесь. «Гуманизм» там, «Все люди – братья» – и тому подобное. А потом лицом синеете, как только с обычной жизнью сталкиваетесь. Потому, комиссар, для отряда – и тебя тоже – лучше будет, если ты в разумение возьмешь, что не все люди – братья, и гуманизма сейчас тут не будет. Будет резня. Как двадцать лет назад. И как тогда – первыми страдать будут бабы и дети. Потому что у мужиков – винтовки, ножи, на край – кулаки, их обидеть трудно, а баб – проще. И желающих мучить баб и детей оказывается внезапно много. Чем быстрее это поймешь – тем всем лучше будет.