— Никто не знает, где ныне этот человек.

— И ладно, — И вновь Мономах заскрипел тягучим смехом. — Что еще вы замыслили, не поделишься?

— Если Дон освободим, время Таврики придет, княже, но вряд ли я сам доживу До этих дней. И к Тмуторкани надо двигаться, запирая кавказские горы, иначе сорок тысяч всадников Атрака могут захотеть вернутся. Пусть лучше остаются в Грузии и там сражаются с нехристями, теми же турками. Пусть так и продолжается, пусть половцы уходят и служат там благому делу, а не используются в усобицах на Руси! Нельзя ослаблять давление здесь, а еще надобно устанавливать связи с аланами и адыгами, дабы не пускать кипчаков обратно!

— С кем?

— Прости княже? я имею в виду державу ясов[44], а также, племена касогов[45], что у самого Русского Моря живут. И если с ясами у кипчаков ныне мир, подкрепленный обменом высокородными заложниками, то с касогами, коих мы называем еще черкесами, у половцев его нет.

— С касожскими князьями мы роднились кровью, но после падения Тмуторкани связи с ними у нас нет. Слышно ли у вас, что там происходит?

— Касоги разрозненны и с трудом сдерживают нападения ясов в своих приморских крепостях.

— Я про Тмуторкань! Правят ли там после смерти Олега[46] потомки Редедичей[47] или кто другой пришел к власти?

— Насколько я знаю, все еще Редедичи, но вести те давние. Да и как можно править под Царьградской пятой? Лишь в одном это благо, предкавказские половцы не смеют город, разорять… В любом случае, нам нужно на касогов выходить и всячески использовать их вражду к степным лиходеям. И быстрее!

— Быстрее? Уж не степью ли пойдешь, болезный? Я с войском немалым лишь до Дона добираюсь!

— Доном и пойдем, княже, на кораблях, что на Воронеж реке строим. Прорвемся, дай лишь срок, лишь бы ты привел поселенцев на эти земли!

— Но двадцать тысяч семей…

— Только тогда, княже, зазвучит на Дону русский язык, и зазвонят православные колокола! В этом на нас можешь положиться, какие бы до тебя слухи не доходили! Чем более людей осядет на степных черноземах, тем сильнее вырастет наша будущая держава, тем многочисленнее будет народ, тем сытнее он будет жить, и богаче будут твои потомки.

— А то мне это не ведомо!! В уме ли ты, что пред собой ставишь?! Пуп не надорвешь?! Людей под нож пускать не жалко?!

Мономах в ярости стукнул ладонями по подлокотникам кресла, но ветлужец словно бы и не заметил его жест. Казалось, перед его глазами стоят другие люди, которые уже положили свои жизни на алтарь степной войны.

— Поперед них, княже, мы пустим православную вольницу, которая, будучи как бы и не подвластной русским князьям или ветлужским воеводам, начет терзать половцев, живя за счет добычи с их веж. Ответа за нее перед степью не будет, а пользу они принесут. По желавшимся креститься торкам, ясам и прочим народностям стоит пройти это горнило, тогда они не будут бунтовать, как ныне в киевских землях за свои привилегии.