— Ну? Виновата? Я понимаю, ты должна была думать о своей республике и о Камбрии, а то и обо всем христианском мире. Не понравилась наша помощь — отвергла и ладно, дело твое. Но как ты, змея подколодная, посмела забыть, благодаря кому дышишь? Не Дэффид, валялась бы дохлятиной в королевском застенке. Не так?

Ответа не было. Никакого! А слов уже не осталось. Разве повторить главное:

— Зачем род отца позоришь? Зачем наследство расшвыриваешь? Кейр плох? Так другого в семье найди… Сама возьмись, но не набрасывай отцовский плащ на чужого человека!

Потребовать:

— Отвечай!

Слов — не дождалась. А был — тихий всхлип. Была рука, отчего–то отпустившая треугольное ухо, ставшее ярко–пурпурным, будто на него полтысячи красильных ракушек перевели. Поднятое вверх лицо сиды — мокрое от слез. Неудержимое желание эти слезы смахнуть… прижать, повыть вместе над неправильным.

Глэдис удержалась. Даже в голосе удалось удержать строгость.

— Ты поняла?

Кивок. Кажется, еще и онемела…

— Ты запомнила?

Снова наклон головы. Упрямый. Злой, несмотря на залитые слезами глаза.

— Я, — Немайн слова словно выдавливает, — буду… помнить.

С каждым словом выпрямляется спина. Уши прижаты, клыки оскалены. Но Глэдис чувствует — перед ней не «дракон». Дочь. Не съест. Но это не только дочь.

— Запомни и ты. Еще раз, не спросив меня, полезешь в дела республики — построю–таки в Кер–Сиди монастырь. На тебя одну.

За ухо уже не ухватишь. Поздно. Остается напомнить:

— Иные бывшие короли из монастырей возвращаются — правящим детям помогать.

— Ты — не королева. И не императрица. Ты только мать императрицы, — Немайн скривилась, словно уксус попробовала, — так дай себе труд советоваться со мной, прежде чем предпринимать какие–либо шаги. Чтобы не погубить ни людей, за которых отвечаю я, ни достояние рода, к которому и моя должность относится. Ни честь моего отца, которая и от моей чести зависит.

Искушение прижать, приголубить — велико. Глэдис шагнула назад. Еще раз. И еще. Спросила:

— Считаешь, ты хороша настолько, что старухе матери, управляющейся с заезжим домом пятины, тебе и помочь нечем?

Сида снова уперлась в стол кулаками. На лице — мокрые дорожки.