Разум — холоден. Сердце — спокойно. Тот, кто останется жив, будет вспоминать дорогу туда — с улыбкой, нескромно жаловаться: «Там оказалось дел — на два удара кувалдой. Любой чернорабочий…» Врать. Для того, чтобы оправдать эту самую улыбку…

Сида хмурится.

Что–то такое счастье не напоминает ни мечты императрицы, ни страсти древней богини. Да и Пенда Мерсийский после недавнего совещания уверял, что Немайн не похожа ни на камбрийку, ни на римлянку… При этом о самом существовании чужой памяти он не подозревает.

Самый противный вариант!

Потому, что тогда выходит, что Немайн — сумасшедшая, хуже кэрроловских Безумного Шляпника и Мартовского Зайца.

Безумный Шляпник… Слишком много от него. Вся память — его, как и вся ухватка. Тогда — почему все сыплется, рук не хватает — удержать, глаз и ушей — уследить? У него все получалось, и куда как более трудное. Немайн роется в чужой памяти, словно в своей, пытается найти ответ. В конце концов, это необходимый этап исследования себя — прогон на холостом ходу. Жаль, недолгий. Радость, что недолгий!

Мысли прервал звук. Лес трещит, будто сквозь него семья кабанов ломится. Ружье наизготовку! Окрик — и побольше грозы в голос:

— Кто смеет беспокоить римскую августу? Назовись или умри!

Выбрала — так выбрала. Но для людей — не значит для себя…

В ответ — звонкое, но усталое:

— Другая римская августа!

И, рядом:

— Я это ты!

Да, Анастасия не умеет ходит по лесу, а Нион–Луковка, верно, задумалась — и превратилась из неслышного болотного духа в ходячий танк. Интересно, сколько шишек набила! И…

— А что вы тут делаете, а?

Вот, теперь их, наконец, и видно. Анастасия тяжело дышит, подол весь зеленый, не отстирать.

— Майни ищем!

Сестра–римлянка — и «Майни»? Все время была Немайн, и — если забудет — «Агусто».

— Ты забыла предупредить сестру, — сообщает Луковка, — она очень беспокоилась. Очень! Хорошо, вспомнила, что есть я. Меня ей почему–то не хватило, ну, мы отправились к тебе.

— Сиятельная Нион Вахан отвела меня к тебе. За руку. Сестра, почему она знает то, чего не знаю я?