Когда он закончил напевать эту свою песенку, Томми [прозвище английских солдат — Прим. переводчика] замер и стал, словно зачарованный, следить за ползущим по стене камеры огромным насекомым. Резко выбросив руку, это жалкое существо, без сомнений, сумасшедшее, шокировало герра Вольфа тем, что схватило кюхеншабе [таракана (нем.)] и сунуло его себе в рот, как какой-то сухарь. Хрум-хрум, и зубы его с хрустом стали разжевывать панцирь, да так громко, что в коридоре даже послышалось эхо от этого звука. Герру Вольфу этот вызывающий омерзение поступок показался особенно отвратительным, так как он терпеть не мог всех насекомых со времен той самой ненавистной ему, зараженной клопами и тараканами квартирки в Вене.

Майор рассказал ему о случае, произошедшем ранее, когда охранник увидел, как в камеру влетела птица и затем, как ему показалось, куда-то исчезла. А через несколько минут заключенного вырвало целой кучей перьев.

Герра Вольфа начало тошнить, но он стоически сохранил спокойствие, ничем себя не выдав, и вскоре дверь камеры была открыта, и в нее вошли двое охранников, вытащив заключенного. Он заскулил и завопил, как кролик в ловушке-клетке. Если критерием выбора именно его являлась слабость, то этот выбор майора был подходящим.

Герр Вольф спросил, как звать заключенного. Когда ему в ответ назвали его имя, оно показалось ему еврейским, что объясняло его трусливое поведение.

Охранники потащили заключенного — он был так напуган, что идти не мог — по коридору мимо поста с пулеметом к другой камере. Эта дверь была деформирована, выгнута наружу, однако видно было, что она сохранила целостность и некоторую прочность.

Эта конкретная камера была залита солнечным светом, струившимся из окна, яркие лучи которого на мгновение даже ослепили г-на Вольфа, и он не заметил сначала того, что она вообще-то занята.

В одном не освещенном солнцем углу, скрываясь в скудной тени, кто-то был. Потребовалось некоторое время, чтобы глаза герра Вольфа привыкли к свету и тени.

Постепенно очертания этой фигуры стали различимы. Она была высокой и бледной, кожа у нее словно светилась, как будто подсвеченная изнутри лампочкой. Белая прядь в темных волосах, длинных, как у богемы, придавала фигуре вид какой-то театральный. Несмотря на печальное состояние одежды, разодранной и порванной во многих местах, фигура стояла, гордо выпрямившись, с присущим ей врожденным достоинством.

В конце концов, если легенды верны, это ведь лицо королевских кровей. Он не дрогнул и не отвел взгляда, когда герр Вольф стал его осматривать. Под благородным лбом его красновато-желтые охристые глаза впились в герра Вольфа.