Голос в глубине души, бесстрастный, как всегда. Ни хищник, ни святой…
Боль рвала каждую клеточку тела, она шепнула в отчаянии:
— О, дерьмо!
Голос Роберта Ансельма произнес:
— Дай ей еще той дряни. Ради Бога, парень, не умрет же она от этого.
Флора немедленно рявкнула:
— Ты лучше знаешь, да? Тогда сам и лечи!
— Нет, я только…
— Тогда заткнись. Я не собираюсь ее терять!
3
Только проснувшись, Аш поняла, что спала. Предрассветный полумрак окрасил квадрат окна перед глазами в серое. Аш застонала. Ладони в ледяном поту. Простыни воняют. Она шевельнула плечом, почувствовала прикосновение шерсти к щеке и поняла, что лежит одетая. Кто-то позаботился распустить шнуровку, чтобы одежда не затрудняла дыхание. При малейшем движении, при каждом вдохе в череп вонзались иглы боли.
— Кажется, я поправляюсь — мне больно.
— Что? — Над ней выросла и склонилась тень. Холодный рассвет осветил фигуру Флоры дель Гиз. — Ты что-то сказала?
— Я сказала, что, должно быть, поправляюсь, начинает болеть, — услышала Аш свой задыхающийся голос. Флора поднесла к ее губам знакомую чашку. Аш выпила, пролив половину на желтые простыни.
Странный звук. Она сосредоточилась и сообразила: кто-то скребется в дверь. Флора не успела ответить — вошел человек с железным дырчатым фонарем в руках. Аш отвернула голову от пронзительного света. От боли, отозвавшейся на это движение, прервалось дыхание. Она осторожно скосила взгляд, прикрыв глаза ресницами.
— А, это ты, — пробормотала Аш, узнав вошедшего. — Не знаю, на что сестры жалуются — хренов монастырь так и кишит мужиками.
— Я священник, детка, — смиренно возразил Годфри Максимиллиан.
— Боже милосердный, неужто я так плоха?