— Зачем? — переспросил лейтенант. — Потому что раньше надо было просить. Я тебя все равно убью, но ты перед смертью себя проклинать будешь, что все сделал не так — вот почему!

Его колотило. Он бесился еще и потому, что белячина, кажется, отключился снова, рано, нет, не вовремя! Он должен видеть этот пистолет, почувствовать вкус метала, и звук его о зубы, и пороховую вонь во рту, и вот тогда — только тогда! — он получит свою пулю.

— Смотри на меня! Смотри, гад!

Арт не слышал его. Начался бред. Сначала в бреду открылась дверь и появился майор Лебедь. Потом в бреду майор лупил лейтенанта по морде.

Ради такой картины Верещагин даже поднял голову, хотя это стоило ему судороги. Но последнее удовольствие в жизни случается не каждый день и пропускать его нельзя, даже в бреду.

— Т-товарищ майор?! — обиженно просипел лейтенант.

— Что это за филиал гестапо? — Лебедь от гнева забыл железное правило: не распекать и, упаси Боже, не бить офицера при солдатах.

— Товарищ майор, вы же сами сказали…

— Я СКАЗАЛ, ЧТОБЫ ТЫ УСТРАНИЛ ПОМЕХИ, ЕБ ТВОЮ МАТЬ! — прогремел майор. — Я не сказал, чтобы ты устраивал здесь мясорубку!

— Товарищ майор…

— Я уже два года товарищ майор! Какого хрена было нужно это делать? Какого, я спрашиваю?

Арт не понял, почему он лежит на полу. Потом сообразил: майор разрезал ремень, который удерживал его на кресле.

— Ты сам виноват, — почти шепотом сказал Лебедь. — Можно было не доводить до этого.

Артем не спорил. Во-первых, спорить с галлюцинацией глупо, во-вторых, майор прав. Можно было до этого не доводить. «Умереть тяжело и достойно» — ложь. В боли и в смерти нет достоинства.

Почему нужно и в бреду видеть эти рожи? Почему он не бредит кем-то более приятным — Тамарой, к примеру? Нет, не надо.

Какое-то движение позади и внизу, в люке. Голоса, шаги, стук… Потом — глухой подземный взрыв, и генераторная погрузилась во тьму, изредка озаряемую синими сполохами.

Потом он оказался на том самом матрасе, где лежал раненый Володька. Руки были свободны, но на этом приятные новости заканчивались. Он хотел попросить, чтобы его не оставляли здесь одного с мертвецами и синими искрами, но не смог издать ни звука.

Как он был жесток с Володькой… Как больно. Как скверно. Как безнадежно…

Его донимал холод, а за ним приходила новая судорога. Даже от боли он страдал меньше.

И вместе с тем он был странно спокоен: от него больше ничего не зависело, оставалось только ждать, что произойдет раньше: его спасут или истлеет его жизнь.