В веере брызг проехало еще с полдесятка БМП. Остановились. Мат: улица перегорожена подбитой машиной, которую бросил патруль.

— Бегство тараканов, — прокомментировал патлатый. — Белые уже в Сарабузе.

Сколько времени они выслеживали «Рено»? Если это было последнее известие, которое они получили, то белые уже час как в Сарабузе.

— Вертолетики? — спросил Резун. — Пятьдесят «дроздов», да? Жалко бросать, уплочено… Он что, ваш?

— Заткнись, — бросил самартиянин.

Бритый спустился со второго этажа.

— Пробились, — сказал он. — Развернули эту дуру. Уходим.

Когда рокот моторов стих, они выбрались обратно на улицу, господи, подумал Резун, сколько же можно бегать под дождем, у меня скоро жабры отрастут…

Спустились в подземный переход, бритый поднял крышку люка.

— Я первый, вы за мной, ты, Лева, замыкаешь, — патлатый сел на край колодца и взялся за скобы лестницы.

— Я туда не пойду, — простонал Верещагин. — Там темно.

— У меня фонарик есть.

— Нет! — Крымец рванулся в сторону с силой, какой в нем Резун и не предполагал. Правда, силы все равно не хватило на большее, чем протащить спецназовца три шага и упасть.

— Не хочу в подвал! Уйди, уйди, сволочь, что тебе еще нужно, зачем ты их всех убил? Я же человек, дай и мне подохнуть по-человечески!

— Выруби его! — приказал патлатый.

Резун сжал кулак. Один точный тычок — и беляк затих.

— А теперь бери его на загривок — и вниз.

Владимир понял, что лучше не спорить.

Может быть, они и были «совсем рядом» от места — если ехать на фольксвагене. Но путь по подземным коммуникациям Симферополя длился бесконечно. У Владимира трещала спина, нестерпимо болело плечо и адским пламенем горело раненое бедро. Когда он попросил отдыха, бритый спокойно поинтересовался у своего командира, можно ли застрелить спецназовца и отрезать ему руку, а Верещагина он и сам понесет. Патлатый сказал, что пока не надо, Владимир прикусил язык.

Они выбрались из люка в каком-то подземном гараже и поднялись в лифте на третий этаж большого, стилизованного под викторианский стиль, особняка. Резун понял, что его мучения — физические, по крайней мере, — кончились. Он сгрузил крымца возле двери, на которой висела скромная табличка: Embassy of Israel.