— Речь не идет о том, кто сколько может выпить. Речь идет о том, кто раньше потеряет контроль…

— Это буду я, — топнула ногой Дженис. — Вы идете или нет?

* * *

Очнулся он на яхте.

— Я снял с тебя ботинки, — укоризненно сказал князь. — Ты истоптал мне весь парус, павлон.

— Что за приычка — отливать за борт… Что, нет гальюна?

— В это море сливают дерьмо четыре страны — это раз. В гальюне Дженис, ей плохо — это два. И куда оно, по-твоему, попадает из гальюна? — это три… Когда нас судят? Сегодня?

— Сегодня в одиннадцать.

— Вайме, как я пойду с такой головой?

— Только с такой головой и можно, Гия. У тебя будет такое жалобное лицо, что присяжные зарыдают.

— З-замолчи, или я швырну тебя в воду. Шайт, и опохмелиться нечем.

— Не за то отец сына бил, что тот пил, а за то, что похмелялся. Мы сейчас пойдем прямо — по возможности — в «Якорь», выпьем по «отвертке» и придем в божеский вид. После чего сначала поедем на квартиру к тебе, ты переоденешься в парадную форму, потом ко мне, я переоденусь в парадную форму, потом мы поедем в трибунал, и помоги нам Господь.

— Что мне всегда нравилось, — заключил Берлиани, — так это твой талант к планированию.

— Георгий!

Берлиани оглянулся.

— Я себя вел как скот. Как будто только моя боль реальна, а больше ничья.

— Тебя только с похмелья проняло? Так лучше позже, чем никогда.

— Спасибо, Гия…