Итальянец усилием воли старался подавить дрожь в голосе.

– Но я н-не дал им сбежать от бдительного ока. Я не мог убить их, но я следовал за ними и оставлял следы, по которым в-вы и нашли нас. Они устали, обессилены. – Валиаджи говорил все быстрей и все громче. – Мы можем напасть на них и вырезать спящих. Этой ночью они не связали меня, ведь вокруг охрана обители, и я смог наконец-то использовать песни Иштар. Это старое верное заклятие, от него, пока я жив, их сможет освободить только смерть. Пока же они будут спать снами праведников, они и все люди в монастыре.

Капилар удивленно нахмурился, если это слово подходило для застывшего, как маска, лица стража храма.

– Почему вы, досточтимый, сами не перерезали им глотки?

Медик, исподлобья следивший за изменениями состояния воина, развел руками:

– Я н-не очень с кинжалом. С пинцетом еще куда ни шло. Могу тихо пустить кровь. Но по очереди зарезать четырех человек? Я боюсь, мне не справиться. – Он спохватился: – Я боюсь, что не смогу выполнить все как надо, как сможет это исполнить славный капилар, и проклятые макеро исчезнут, напуганные.

Капилар, по-видимому удовлетворенный ответом, кивнул:

– Хорошо… Вы можете принимать решения. Если у вас есть опасения, мы сделаем это.

Аиэллу слегка привстал, сделав легкое движение рукой, будто муху смахивал с плеча. Валиаджи услышал еле заметный шорох за спиной. Обернувшись, он еще успел заметить, как два неприметных холмика принимают форму и очертания людей.

– Эт-т-то?

Капилар осклабился:

– Теперь нас четверо, по одному на каждого макеро… Думаю, досточтимый, с одним-то спящим вы справитесь?

7

Тимофей Михайлович шел по родной Горловке.

Под ногами хрустели, перекатываясь, камешки, поднималась станичная пыль. Перевешивались через забор ветви яблонь и вишен, а чуть дальше, чтобы не могли достать с дороги, желтели тугие головки подсолнечника. У витого из лозы забора на завалинках из оструганных бревен и чурбаков сидели старики, шамкая беззубыми ртами в вечных пересудах. Голозадая ребятня с визгом и гомоном в окружении стаи заливавшихся лаем шавок гнала с горы колесо, не давая тому остановиться и упасть… Синее-синее небо без единого облачка… Высоко, где-то около ворот в Вирий, заливался песней одинокий жаворонок.

Тимофей Михайлович степенно кивнул скинувшим картузы ветеранам. Музгари[142] ли, казаки ли реестровые, все смолкали и кланялись подъесаулу. Уважают сельчане Пригодько. Как тот переехал с дедовского хутора на новое подворье у окраины Горловки, так еще чурались. А нонче за своего приняли, за советом, бывает, ходят как к старшему.