Но, как бы ни относились маонцы к царской власти, царицу они встречали восторженно, усыпая носилки Даллы цветами, называя Даллу ее красавицей, благодетельницей и прочими ласковыми именами. Даллу это отнюдь не умилило. От криков толпы она едва не оглохла, от мельтешения людей и душного удушливого запаха цветов разболелась голова. Она едва чуть ли не с тоской вспомнила о доставлявших ей в минувший год столько беспокойства столичных жителей. Зимранцы, по крайности, хотя бы знают меру в выражении преданности. А любовь маонцев… да, она заслужила зту любовь, избавив их от хлебных поборов. И вправе ждать благодарности… если б только благодарность эта была менее навязчивой!

Далла остановилась на женской половине княжеского дворца, где провела детство и юность. Теперь дворец был резиденцией наместника. Однако, если он кого и содержал на женской половине, то к приезду Даллы переселил. Ее покои были тщательно прибраны, блистали дорогой утварью из сокровищницы, застланы и увешаны красовались яркими коврами.

Тем хуже. Все было чужое. От прежнего, привычного жилища остался только сад, который не так легко поддавался переменам. Но фонтан в саду заглох, а пруд, хоть и оставался на прежнем месте, казался темным, сумрачным, и рыбок – тех, что Далла любила кормить в отрочестве, она не увидела здесь. Нет, наверное, у наместника не было в Маоне ни жены, ни детей. Мужчина не станет забавляться фонтаном и прудом с рыбками…

Как она мечтала, задыхаясь жаркими ночами Зимрана, о прохладном сумраке родного дворца! И вот – Далла здесь, а сон не приходит. Полночи царица мерила шагами пустые покои, выходила на открытую террасу, даже спускалась в сад, побродить по залитым луной дорожкам. Но лунный свет отражался в надраенных панцырях и шлемах телохранителей, а на террасе Далла встретилась с укоризненным взглядом Шраги, помощника Бихри, который вечером сменил командира на посту.

Сна не было, отдыха не было. Пришлось снова прибегануть к запасам Берои.

Ей следовало посетить княжеские гробницы, находившиеся за городскими стенами, и Далла намеревалась это сделать. Она знала теперь, что Адина и Тахаш не были ее родителями, но там покоились также Регем и Катан. Их у Даллы никто не в силах отобрать. Это были ее муж и ее сын, с ними она не была обманщицей поневоле.

Но прежде посещения усопших Дала должна была почтить Мелиту. Она прибыла в город перед осенними праздниками богини. В Маоне они были особенно пышны и многолюдны, в отличие от Зимрана, где весенний праздник Мелиты любили больше. Но осень – время урожая, а Маон в значительной мере жил плодами полей и садов. Собственно, сезонные праздники отмечали по всему Ниру задолго до того, как здесь услышали имя Мелиты. Прежде – а во многих краях и до сих пор – они были посвящены Хаддаду и Никкаль, а в прежние века, возможно, каким-то иным богам, затерявшимся в тумане древности. Но вот уже двадцать пятый год весной и осенью Мелита безраздельно царствовала в Маоне, встречая паломников и получая щедрые дары. Первины урожая везли в Маон, и молодое вино, гнали телят, и овец, и коз. И хотя прекрасная и утонченная Мелита Маонского храма мало напоминала здешнюю Никкаль, богиню плодородия, мать-землю, рождающую от дождя, излитого в ее лоно Хаддадом, жречество безотказно принимало доброхотные даяния.