А в руке…

Сердце Даллы екнуло в груди. С протянутой (в мольбе, в благословении ?) руки Мелиты свисал на нитке из бус розовато-коричневый треугольный камешек. Амулет Берои, который она надела на шейку новорожденной княжеской дочери, и после оказавшийся у богини. Он так и остался в храме: свидетельство чуда… Теперь Далла знала, что это такое. Амулет был знаком Белиты-Баалат, госпожи всех женских обманов.

Умирая, Бероя не упомянула о нем. Но Далла не сомневалась, что нянька сама повесила его на руку статуи, правильно рассчитав, что в нужную минуту амулет послужит как знамение . Она все рассчитала правильно. Каждый день ходила с младенцем в святилище, чтоб к этому привыкли и не обращали внимания, сочинила историю, способную тронуть любое сердце, подготовила и осуществила задуманное безупречно…

Ледяной холод обжег тело Даллы. Зубы едва не застучали вот ознобеа, рубаха пропиталась потом. Неужели она всегда будет жить в этом проклятом страхе? В ожидании, что в любое мгновение явится некто и обличит ее!

Она царица, напомнила себе Далла. А царицы не выказывают страха ни перед чернью, ни перед священнослужителями. Царицы справедливы, они соблюдают меру в суровости и милосердии.

Она поманила к себе ближайшую из прислужниц и тихо сказала ей:

– Передай Бихри, что после богослужения я поговорю с просителями. С одним или двумя. Остальные пусть обращаются к наместнику.

Это решение сняло некоторую тяжесть с ее сердца, и Далла слушала пение жриц и наблюдала ритуал почти спокойно. Бихри тем временем отбирал тех, кого можно было допустить к царице. Ему было наплевать на их сословное положение. Он исходил из того, что в первую очередь обязан обеспечить безопасность госпожи. И следовательно, сразу отсечь тех, кто внушает хоть малую толику подозрения. А таковыми для него были все мужчины, кроме глубоких стариков, по ветхости неспособных совершить покушение. Но старцев среди тех, кто искал встречи с царицей, как раз не оказалось. Не хотел Бихри оказывать покровительства и тем, кто явно кичился богатством и знатностью. Он был юноша гордый, и сознание того, что его могут заподозрить, будто он принимает у просителя плату, было ему противно.

Когда праздничная служба окончилась, и Далла вышла на пологие ступени храма, у Бихри все было готово. Он очистил лестницу от народа, чтобы выпускать на нее просителей, вернее, просительниц, по одной.

… И, как только кольцо телохранителей слегка разомкнулось, к Далле бросилась какая-то женщина в темном домотканом платье, наверное, праздничном, но таком бедном и грубом среди множества ярких и пестрых нарядов. Из-под шерстяного полосатого платка падали светлые косы, заплетенные от висков – то ли русые, то ли седые. Потому что женщина была отнюдь не молода. Она рухнула на колени перед Даллой. Обычаи Маона вовсе не требовали этого, достаточно было поклониться. Однако настроение, царящее вокруг, было таково, что Далла вовсе не удивилась.