От Эртхиа вестей не было. Один во всем Хайре зная правду о его судьбе, Акамие тревожился, но утешал себя смутным воспоминанием, которое путал порой с полузабытым сном, о внесенном им за Эртхиа выкупе. Кому и как, он не помнил, но что-то такое было в этом воспоминании, что позволяло утешаться им.

Выпрошенный у царя в подарок, почти неотлучно был при Акамие темнокожий раб с покрытым рубцами лицом. Он помогал Акамие одеваться, выбирать ткани, украшения и ароматы, покорно учился чтению, шепотом повторяя названия букв, играл на дарне или уте, когда Акамие танцевал и пел для своего господина, тенью следовал за Акамие, если его не отослать. Тогда поднимался на башню и сидел на маленьком балконе, глядя в сторону Аз-Захры. Однажды Акамие взошел по скрученной локоном лесенке с сандаловыми перилами и сидел рядом, пока не услышал голос Эртхабадра. Айели ничего не сказал, не шелохнулся. Больше Акамие не нарушал его уединения. Но с того дня заставлял Айели больше времени проводить за чтением. К весне банук читал уже бегло, и Акамие поручал ему найти в книге тот или иной отрывок, в котором ему самому была нужда, или читать вслух, когда у самого уставали глаза. Потому что теперь к урокам учителя Дадуни прибавились беседы с лекарем, и Акамие всегда брал с собою Айели.

Доска снова нырнула вниз — мимо лица пронеслись цветущие ветки и уже канули, и следом канули тонкие башни дворца. Оставшись один в небе, Акамие коротко вздохнул, жадно ловя миг остановки, и уступил властной силе земли, вместе с доской устремляясь вниз.

Доска мягко дрогнула под ногами. Уловив перемену в равновесии, Акамие изогнулся — и, когда взлетел спиной вперед, увидел на том конце веревки невысокого человека в кожаной безрукавке ашананшеди. Доска пошла вниз — человек сильно и ровно потянул — и новый подъем оказался быстрей и выше. Ловко перехватывая веревку, лазутчик все тянул и отпускал, тянул и отпускал — плавно, без рывков, а доска взлетала все выше и выше.

Акамие окатило ледяным ужасом. Этот уйдет, не оставив следа, и кто сыщет виновных в гибели царского сына, когда у него закружится голова и он свитком, завернутым в белый струящийся шелк, полетит на яркую траву?

А?

Ай!

Акамие зажмурил глаза, чтобы не видеть этой яркой травы так далеко внизу. И сразу почувствовал, как сильно толкает в грудь тугой воздух, и колени ослабели, и онемели стиснутые пальцы.

— Хватит! — без надежды окликнул он, проносясь мимо лазутчика. И снова взмыла доска, и рухнула вниз — и внизу остановилась, будто налетев на стену, только загудели, дрожа, веревки. Акамие не устоял, покатился по яркой траве, замер, не поднимая глаз на того, чья тень накрыла лицо. И поднял глаза.