В возбуждении Акамие хлопнул ладонью по воде. Айели, беззвучно смеясь, смахнул брызги с лица, удивился:

— Как бы я мог видеть его или брата твоего Эртхиа, господин мой?

— Дорогой мой, — живо обернулся к нему Акамие, — когда вернется брат мой Эртхиа, не замедлит навестить меня, вот тогда ты его увидишь, потому что устроим мы пир, о каком не слыхали на этой стороне мира. И ты сыграешь на дарне, ведь никто не в состоянии оценить твое мастерство и восхититься им в такой степени, как Эртхиа. А потом ты возьмешь ут, а он — дарну, и вы сыграете вдвоем, и пусть он поет, а я прижму ладони к груди, чтобы сердце не выпрыгнуло от радости…

— Разве и ты не споешь, господин?

— Нет, Айели, и назову глупцом и самонадеянным того, кто станет в присутствии моего брата гордиться и похваляться своей меткостью в стрельбе из лука и своим голосом. Знаешь ли ты, что его голос возвращает надежду тем, кого она покинула, а тех, кто гонит от себя любовь, заставляет принять ее как почетную гостью?

— Так спасение или гибель в его голосе? — испугался Айели, потому что узница-любовь встрепенулась в его сердце.

Акамие смутился.

И не успел ответить.

Слуга торопливо вошел и опустился на колени:

— Гонец с посланием от повелителя! И с ним всадники в кольчугах… Но волосы их убраны, как у евнухов.

Акамие переглянуся с Айели.

— Должно быть, важное дело, и мне срочно надо явиться во дворец. Но отчего повелитель прислал и стражу? Всегда было достаточно моей охраны.

Айели едва пожал плечами, торопясь закончить свою работу, и, прихватив в обе горсти купальной глины, втер ее в волосы господина.

— Скажи, сейчас выйду, — велел слуге Акамие, погружаясь с головой в воду. Айели темной рыбкой скользнул в бассейн, чтобы помочь ему промыть волосы. Они наскоро завершили омовение, и Айели первым поднялся по ступенькам, собрал разложенные на террасе одежды, согретые солнцем, чтобы подать их Акамие. Но едва он протянул господину широкое полотнище для вытирания, как послышался частый звон кольчужных колец в такт приближавшимся уверенным шагам.

Акамие махнул рукой, чтобы темнокожий невольник завернулся в полотнище, а сам поспешно выхватил из вороха одежды рубаху и натянул ее прямо на мокрое тело.

— Повиновение царю! — провозгласил с порога облаченный в кольчугу евнух, подняв над головой отягощенный печатями свиток алого шелка.

— Повиновение царю… — откликнулся Акамие, опустив голову и накрест прижав ладони к груди. Айели, вздрогнув и задохнувшись надеждой, пал на колени.

В купальню вошли и стали вдоль стен и у выхода на террасу вооруженные евнухи, всего числом десять. Первый резким движением развернул свиток и, еще раз потребовав повиновения, начал читать безжизненно-высоким голосом: