– Ну, вот и хорошо, Прохор, а сейчас давай подготовимся к путешествию ко мне в гости. Подай-ка вон ту дерюжку!

Прошка с готовностью вскочил со стула, всем своим видом изображая усердие, суетливо подхватил дерюгу, подобострастно поднес ее Фролу. Фрол не спеша слез со столешницы, небрежным жестом протянул руку и неуловимым движением ткнул Прошке пальцем чуть пониже уха. Тот, мгновенно потеряв сознание, осел на пол. Фрол склонился над ним, аккуратно, чтобы не оставлять видимых следов, локтем передавил ему гортань. Через пару минут Прошка перестал дышать. Конечно, на месте Фрола Михась или любой из строевых бойцов не стали бы марать руки о столь ничтожного неприятеля, к тому же если они предварительно дали бы слово сохранить ему жизнь. Но у тайной войны иные законы, чем у открытой схватки, и Фрол просто не мог рисковать результатом всего похода, оставив в живых врага, который, несомненно, рассказав о допросе, сорвал бы все дальнейшие действия леших по спасению библиотеки. Выносить же Прошку отсюда тоже было нельзя, поскольку таинственное исчезновение осведомленнейшего человека заставило бы Малюту тут же изменить и пароли, и сроки, и весь план вывоза библиотеки, или даже перепрятать ее в тайниках обширных кремлевских подземелий. Единственный риск заключался в том, что Прошка мог соврать и сказать не тот пароль. Однако Фрол был весьма опытным особником, провел за свою карьеру не один десяток допросов, и он чувствовал, что Прошка, подвергнутый по всем правилам мощному психологическому давлению, сказал правду.

Теперь Фролу предстояло обставить дело так, чтобы не встревожить Малюту и компанию, не дать им повода отменить намеченные действия по библиотеке. Особник взял в руки пергаментный свиток, прочитал начало записи допроса. Там были стандартные фразы о том, кто, когда и кого допрашивает. Далее записи обрывались. Фрол подумал минуту-другую, взял перо, обмакнул его в чернильницу и, без труда подделывая корявый и маловыразительный Прошкин почерк, написал: «Установлено, что Фролка, Ивашкин сын, бывший писарь из Владимира, за пьянство уволенный, суть полный дурак и никакими сведениями, представляющими опасность государству, не обладает. Однако ж пропойцу сего подвергнуть наказанию смертному на всякий случай следует, дабы другим не повад…» Фрол на последнем неоконченном слове сымитировал росчерк дрогнувшей, бессильно упавшей руки. Затем он посадил Прошку, не имевшего на теле видимых следов насильственной смерти, за стол, опустил его голову на пергамент, уложил под руку как бы уроненное перо. Затем он взял под мышки высокого палача, которому сломал переносицу, положил его на пол рядом с какой-то скамейкой, стоявшей возле пыточных станков, расположив голову так, чтобы можно было подумать, что тот, упав, треснулся мордой о сиденье и повредил нос об его край.