– Чего?! – поперхнулся Аверьянов. – С чем, ты сказал?

– С глушителем! – Игнач постучал по прикладу. – Вот эту деревянную штуку у нас называют «глушитель». Сома, осетра, представь, вытащил здорового, – ну бьется, сил нет. По голове! Оглушишь! Все. Твой. Но у нас глушитель отдельно делают, отдельно носят. А у вас прямо на удочке. Удобно. Надо перенять. – Игнач помолчал. – Ты чего какой-то не такой?

– Да видишь, день не задался.

– Что, мало татарвы пришили за день?

– Ага, мало. И ста не будет. Но эффектно, с понтом. …Да, надо спать идти.

– Иди, поспи, – кивнул Игнач. – Сегодня день такой, клевать не будет…

* * *

В ста метрах от того места, где Николай и Игнач расстались, на крутом берегу, нависающем над Чертовым омутом, сидел Оглобля, погруженный в нелегкие думы.

Удрать из темницы оказалось значительно легче, чем то, что ему предстояло теперь: выбрать себе судьбу.

Никогда в жизни ему не приходило в голову, что есть такая мучительнейшая парочка, две родные сестры по имени Свобода Выбора и Неизбежность Выбора… Раньше все было куда как проще: проезжего купца следовало обмануть, своих, в селе, запутать, обсчитать, подкузьмить, объегорить. «Главное, – всегда говорил Оглобля не таясь и не скрывая мыслей, – это чтобы мне было хорошо и моей семье было хорошо!» «И еще друзьям, землякам чтоб было хорошо! Это – в-третьих», – подсказывали берестихинские мужики, оглоблинские погодки. «Нет! – упирался он. – Мне и моей семье. Вот и все».

Его не любили, конечно, но он знал свое дело туго, – обходил стороной слабых, заискивал перед сильными и всюду высматривал только одно: как бы урвать… Ну, хоть немного, чуток… Урвать и отпрыгнуть. Ррраз! – и за угол, за крыльцо, за колонну. Отпрыгнул? Теперь можно и посмеяться: «Ах, какой я ловкий! Оглобля молодец!»

Его не любили, но он неуклонно богател, и это нельзя было скинуть со счета, – его как-то брезгливо уважали, – виртуозного и откровенного в своем паразитизме до тошноты.

«Я – шкура, – говорил он всем и всегда. Не таясь, не скрываясь. – Да, такой я вот гад, что ж мне теперь с того, – повеситься, что ли?»

Так было. И так, казалось, жизнь пройдет: безоблачно и гладко.

Но вот попался же, прости Господи!

И что теперь?

Вернуться к своим? В Берестиху? А зачем убегал от них, спрашивается? Да и то скажут: мы тут от татар отбивались, а ты в кустах отсиживался…

Да так «отсиживаться», как он, – комары, гнус, думы тяжкие, жрать сил нет хочется, – врагу не пожелаешь! Да разве же поймут?

Жена поймет. А поймет – значит, простит!

Ну, хорошо. А дальше там что, в Берестихе-то? Ну, вымолишь прощение, выползаешь на животе, – а дальше-то? Завтра опять орда навалится. У этих вымолишь, у тех – едва ли.