— Она нелепа! — возразил Арат.

— Нет, — не согласился Александр. — Нелеп порой повод к войне, нелепа порой смерть, но война полна глубокого, хотя и не всегда явного смысла. А что скажешь ты, Таврион?

Эпистат не случайно обратился к Тавриону, стратегу в Пелопоннесе и своему сопернику по влиянию на царя. Тот любил молчать, когда говорили другие, но, оставшись наедине с Филиппом, нередко шептал ему на ухо, черня тех, кто говорили в полный голос. Александр хотел вызвать Тавриона на откровенность. Но Таврион и тут отмолчался, сделав вид, что пьян. Он был хитер и скользок, словно змея, он предпочитал слушать.

Вместо Тавриона заговорил Деметрий из Фар, сегодня хмельной менее, чем остальные.

— Почему смерть нелепа? Мудрецы уверяют, что она преисполнена великого смысла.

— Да, суть смерти, но не ее обличье. Иная смерть трагична, иная горька, бывает, смерть вызывает равнодушие окружающих, случается ей быть и нелепой.

— Это как?

— Смерть Пирра. Разве не нелепа была смерть Пирра, сраженного камнем, который бросила старуха?

— Говорят, это была Деметра!

Александр, человек прагматичный до цинизма, засмеялся.

— Ну конечно! Разве можно было признать, что великий воитель Пирр был сражен дряхлой старухой! Потому-то эпироты сказали, что это была богиня, а аргосцы из желания возвеличить свой город поспешили с тем согласиться. Правда, совсем уж солгать они не смогли, ибо многие видели ту самую Деметру — мегеру с седыми волосами; они сказали, что Деметра направляла руку старухи. Это удовлетворило всех, и нелепая смерть вдруг обрела почти божественный смысл! А в ней, этой смерти, не было ничего божественного! Нелепая, глупая, недостойная смерть! Герой, известный всему миру, настоящий Ахилл обрел конец, достойный разве что злословного Терсита!

— Он получил то, чего добивался! — с неожиданной злобой вставил Арат. — Все, жаждущие войны и разрушения, умрут столь же страшно и нелепо! Все! Ни для одного из них смерть не придет прекрасной девицей, увенчанной цветущими лаврами; она будет омерзительна, дрябла, стара! Она прилетит камнем, размозжающим голову, стрелой, пробивающей легкие, мечом, вспарывающим чрево! Я вижу ее! — прохрипел сикионец.

Филипп с улыбкой внимал бреду старца, но улыбка царя была натянутой. В последнее время отношения царя македонян и вождя ахеян заметно охладели. И виной тому был Филипп. Мало того, что он безжалостно разорял земли эллинов, в том числе нередко и ахейские, Филипп нанес еще и личное оскорбление Арату. Он зачем-то — зачем не знал сам — соблазнил Поликратию, жену Арата-младшего. И ладно была б та Поликратия достойна красотой или иными качествами, а то ведь была она уродиной, на какую польстился бы разве что изголодавшийся в долгом походе пельтаст, да вдобавок к тому и шлюхой. Филипп поигрался с ней несколько дней, а потом протрезвел и бросил. Но с тех пор младший Арат отказывался видеть царя македонян, а старший был сух с ним.