Тяжела ты, работа обходчика! Тут смажь, там смажь… Мирон оглянулся налево — там, посредине Рифея, лежал запретный для людей и бобров остров Эритей, где полоумный Герион разводил свои наркотические плантации, куда Мирон отправил на вечное поселение бывшую Золотую Щуку — и куда заходить никогда не хотелось, но зайти всегда полагалось. Мало ли что Герион натворит, пользуясь связями в потусторонних верхах: чай, у него Пегас — родной дядя. Тоже мне, нашел древность, отыскал гордость. В киммерийских булочных иногда таежные галеты лежат — не иначе как при Конане-варваре выпечены. И плесень их не берет. Глядишь, ничего не останется от Земли и всех ее богов, а галеты те целы будут. Славная судьба у великой расы, точней, у множества великих рас? Все — распылится миллионом, стало быть, элементарных частиц, и останется нерушим один черствый коржик?

А сколько про Гериона наврано! И тел-де у него три, и живет он на Балеарских островах, и одевается так, что турки-татары постыдились бы, и выблядок какой-то его победил, видите ли. Победишь его, когда у него хвост скорпионий! И не одевается он вовсе, а рожа смазливая — хоть рекламу мини-плавок под ней вывешивай. И при всем этом огородник, насобачился корень моли выращивать, жрет его пудами, ничего больше не помнит. Даже что хвост у него ядовитый — забывает. Бывает, сам себя жалит. Без никакого действия. Впрочем, иногда ложится поспать. В прошлый раз Мирон ему в спящие объятия ссыльную Щуку сунул. Едва ли великан ее съел: скорей наркотиком накачал, как обычно с гостями делает. Впрочем, а ну как съел? С него, психа, станется — выходит, Мирон скормил одного Древнего другому? Вергизов ускорил движение (шаги, если угодно) к наркоманскому острову. Опять придется быть за таможенника.

Моли отшибает память начисто, и человеку от этого хорошо. У не-человека память он тоже отшибает, но не всю, и потому не-человеку от моли кайфа меньше. Однако кой-какой есть, и пристрастившиеся к нему Древние жрут его за обе щеки, а у кого голов больше — так и щек тоже больше в дело идет. Однако Герион — немалых размеров, половину плантаций держит в подбрюшье, и не всегда туда влезешь: хоть он и летающий, но выгоду пузом прижмет и не выпустит.

Пешего ходу прямо по воде для Мирона было здесь немного, перейти Рифей да обогнуть самого Гериона, чтобы с ядовитого хвоста инспекцию не начинать. Однако искоса Мирон на этот самый хвост, украшенный тройным рядом жвал, глянул. Хвост слабо шевелился в ритме дыхания Древнего, — похоже, старый наркоман спал. Неухоженный, грязный… как все наркоманы. Мирон жалостливо открыл драгоценный бурдюк и плеснул на две-три особо грязных ссадины драгоценным яшмовым маслом. Поднялся дым, шкура заживала прямо на глазах, но жвала колыхались в прежнем ритме: благодарности за лечение не предвиделось. Мирон пошел вдоль пупырчатого тела чудовища на юг. Через шесть верст обнаружилось то самое, чего Мирон и ждал: пуская сладкие сопли, Герион спал, подложив под свою антично-красивую харю что-то черное. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что в качестве подушки на сей раз использовал племянник Пегаса бывшую Золотую Щуку — та вроде тоже спала и жабрами в холодном воздухе медленно хлопала. В двух шагах от Щуки, привязанное за что-то к неколебимому утесу, сидело Нечто непонятное, некрупное — и это Нечто хныкало и плакало.