— Это правда, что в вашей деревне совсем нет эсэсовцев? — спросил Часов у переводчика.

— Вроде как нету… Обычные солдаты с винтовками. Они сами боятся, просят у деревенских гражданскую одежду. Их с полсотни — мы считали, чтобы вам передать…

— Много там батраков из наших? — поинтересовался Заремба.

— Десятка три, пан офицер, — парень таращился на погоны. — Поляки есть, хохлы, французы.

— Не жестоко с вами обращались? Били, убивали, голодом морили?

— Раньше случалось, не хозяин убивал — полицайские морды… — парень помялся. — А как пушки стали слышны, так сразу нам друзьями стали. Кормят не досыта, это да. Голодно, пан… товарищ командир.

— Ничего, скоро все по домам вернетесь, — Часов ободряюще подмигнул. — Скажи этому помещику, что бомбить не будем, если они стрелять не станут. Пусть идет, а ты оставайся.

— Не, я б тоже пошел. Дивчина там.

Полковник вопросительно посмотрел на замполита и начальника особого отдела. Лица обоих выражали сомнение. Часов сказал строго:

— Вернешься туда через часок. С нашими солдатами.

Он приказал Низкохату подобраться к Мозердорфу и, если противник не попытается оказать сопротивление, занять деревню. Вслед за разведчиками комбриг двинул танковую и мотострелковую роту.

Машины ушли. Всходило солнце, таял утренний туман. Офицеры напряженно поглядывали на рощу перед левым флангом. Там еще с ночи был выставлен дозор, и в любую минуту на выбегавшей из-за деревьев грунтовке могли показаться машины. Но никак не появлялись.

Сильно нервничавший Заремба, докурив третью подряд папиросу, сказал неожиданно:

— Вот чего я не ждал от немцев. Сами своих закладывают, подсказывают нам, куда стрелять. А у самого небось сыновья в армии служат или в тех же СС…

Прошедший двухнедельные курсы политработников майор Черкесиани объяснил, мол, немецкий народ был обманут фашистской пропагандой, опьянен легкими победами. А как получили по зубам под Смоленском, Ростовом и Минском, как стали получать ворохами похоронки, как начались бомбардировки — сразу опомнились. Скептически выслушав его политически грамотную речь, старший лейтенант Нечаев покачал головой. На вопрос, чего кривится ветеран, он ответил печальным голосом:

— Подлое они племя, мужики сельские. Я в отличие от многих из вас не слишком верю в союз рабочего класса и крестьянства — все-таки сам вырос в деревне, в семье сельского учителя. Ведь когда ваш Ленин отдал им землю, они сапоги красным комиссарам должны были целовать. Героически должны были сражаться, защищая вашу власть Советскую, которая бесплатно такой подарок сделала. Только хрен они за свою землю воевать пошли. Сидели по деревням, от мобилизаций уклонялись — хучь от красной, хучь от белой. Ведь должны были понимать, что Деникин вернет старые порядки, землицу отымет, а все равно не шли в вашу армию. Да и Шолохов о том писал в «Тихом Доне», как мужичье черноземных губерний тысячами разбегалось из обеих армий. Дескать, дали нам городские землю — пусть теперь сами за нее воюют, а мы будем втридорога продавать хлебушек деткам да женам тех городских, которые за нашу землю живот кладут. И ладно бы хоть кормили ту армию, которая их защищает, так ведь продотрядовцам животы резали, зерно в кровушку сыпали. Просто жутко вспомнить, как они городских в ту войну грабили — за мешочек муки и золото хапали и баб насиловали, а как поезда грабили… Думаешь, почему казаки мужиков шомполами воспитывали? Нет, не за службу красным, а за подлость и жлобство!