– Штаб-ротмистр… Никита Степанович, чайку-с?

– Спасибо, господин полковник.

Позор, он забыл имя помощника Орлова. В третий раз забыл, а руку принялось рвать раскалёнными клещами. Делавшие перевязку медики велели вообще лежать, но какое там! Если тебя туда-сюда возит личный помощник военного министра, то хоть какая лихорадка, а будь, гусар, готов. Когда они вернулись из Академии, оказалось, что князь Орлов срочно куда-то уехал, передав штаб-ротмистру строгий приказ ждать его возвращения.

– Вы пейте, голубчик, чай хороший, крепкий… И сахару берите. Горячий да сладкий чай после раны и дороги первейшее дело, уж вы мне поверьте, Никита Степанович, по себе знаю. Приходилось и нам когда-то…

Добрый, хриплый голос доносился откуда-то издалека, но при этом казался чудовищно громким, так, что сотрясалось всё внутри головы и болезненно отдавалось в ушах.

– Спасибо, господин полковник.

– Оставь, гусар, да садись, садись, не стой, как укор совести… – Полковник перешёл на «ты», дружески положил руку на плечо, и впрямь заставляя Богунова сесть.

Чашка приятно обжигает пальцы, по рукам медленно растекается тепло. Жаль, в печку их не засунешь.

За стёклами выдавшегося вперёд эркера серело одетое гранитами озеро – свинцовое, холодное, древнее. Низкое, слоистое небо нависало над неподвижной водой, ровной и тускло-блестящей, словно уже скованной льдом. Озёрная гладь завораживала и тянула заглянуть в тёмную глубину. Зинаида Авксентьевна говорила, что на Ладогу страшно смотреть лишь поздней осенью, а весной и летом она прекрасна. Сама великая княжна была хороша и в ноябре, и каким же дураком он себя при ней выказал…

– Аникита Парамонович, – неожиданно вспомнил имя полковника Богунов, – с вашего дозволения, я выйду. Душно.

– А надо ли? – встревожился хозяин приёмной. – Вы, батенька, едва на ногах стоите, а на дворе не лето, да ещё возле воды… Сидели бы уж возле печки, давайте-ка, я кресло подвину…

– Благодарствую, но всё ж покорнейше прошу дозволить, – заупрямился штаб-ротмистр, – а то я в ожидании его высокопревосходительства усну.

– Ну, – сдался Аникита Парамонович, – вольному воля, спасённому – рай, только дальше шаров не ходите, а ну как Сергий Григорьевич приедет да вас сразу спросит, а вы тут воздухом дышите. И закутайтесь потеплее. Эх, не дело это, с такой-то лихорадкой…

– Премного благодарен, господин полковник. – Богунов умудрился развернуться по уставу и выйти с обычной софьедарской лихостью. Егор подскочил с шинелью, накинул на плечи. Бережно накинул, но рука тотчас напомнила о себе, волна боли прокатилась вверх от плеча через шею, ударила, словно таран. Никита Степанович заскрипел зубами, не застонал, но всё-таки пошатнулся. Несколько мгновений пришлось потратить, пока не вернулось равновесие. Зато развеялся поганый туман в голове, может, от боли, а может, помог и полковничий чай. Сырой и равнодушный холод втекал в грудь, слезились глаза, но штаб-ротмистр с извечным богуновским упорством спустился пологими гранитными ступенями к словно бы спящей воде.