– Ты конфекты бери, – торопливо предложил тоже бывший не в своей тарелке отец. – От Бера с Фаберже… Для девицы лучше нет.

Пальцы сами взяли обсыпанную сахарной пудрой пирамидку, отправили в рот. Кириакович… Очень высокий, очень смуглый, совершенно чужой. Они видели друг друга несколько раз – великая княжна и обучающийся в Анассеополе сербский наследник. Или не слишком обучающийся… Зюка припомнила какие-то сплетни о сербе и Лиди Бороздиной и, кажется, не только о Лиди. Княжны Аргамаковы полагали Кириаковича не столько «интересным», сколько «ужасным» и «невозможным»… Правда, серб что-то сделал дураку Иловайскому – для Ариадны с Василисой это было преступлением.

– Ты только не вздумай рыдать, – забеспокоился великий князь. – Особенно у Аргамаковых на груди. Ничего они не понимают, а что Екатерина в Чёрной Горе сидит и знать родню не желает, так не сербы тому виной. Да и ехать тебе никуда не придётся. Пока ещё Кириакович науки воинские сгрызёт, а мы ливонцев прижучим и до османов доберёмся… Будете в Анассеополе, чем плохо? Государь тебе к свадьбе Ближнее Софьино отпишет, живи да радуйся, а серб твой отнюдь не дикарь. – Авксентий Маркович слегка замялся, но отважно закончил: – Можешь мне поверить. Я его частенько встречал… в свете. Что такое, Яков?

– Дарья Кирилловна сказать велели, княгиня Аргамакова уезжают…

– И чёрт с нею! Дверь-то затвори!.. Судьба, Зинаида, она такие петли выписывает, куда там зайцу… Мы с твоей маменькой поженились по сердечной склонности – и сама видишь, до чего дожили… А не будь эмпирей витательных, не вышло б в собственном дому такой, прости Господи, смеси Особой Канцелярии с кислым молоком, так что иди и думай. Дарья… маменька вскорости за тебя примется, ты уж озаботься глаза покруглей сделать – мол, не знаю ничего. Ни про серба, ни про уделы, ни про Гименея с его вервиями, чёрт бы их побрал! Поняла?

– Да. Папенька…

– Ась?

– Я… выйду за Кириаковича. Выйду!

Она выскочила из кабинета, не дожидаясь, не желая, ненавидя неизбежное ответное воркование с «умницами» и «лапоньками». Титул, уделы и прочие сласти-мордасти Зюку не влекли, просто княжну как громом поразило осознание того, что и дальше жить в этом пустом без Геды доме, средь вязкого, как варенье, бессчастья, она не хочет. Пусть серб, пусть «невозможный» и «ужасный», но это будет её жизнь, её Софьино, её дорога, а на Рейне и в самом деле нечего делать, Росский же… Дальше он не станет и ближе тоже. Не её это звезда, и ничего тут не поделать. А кто тут «невозможнее» и «ужаснее», мы ещё посмотрим!