— Невозможно, — растерялся тот.
— Не знаю, — хмуро ответил поручик. — Похоже, анархисты, или кто-то ещё, взял верх над вашими. Здешние люди странно себя ведут, но другого объяснения я не вижу.
Взгляд Савелия Игнатьевича упал на охапки дров.
— Скажите, Мякишев… А что они говорили насчёт «огненного крещения»?
Поручик уставился на него.
— А вы не поняли, да?.. Да о самосожжении речь! Как у раскольников. О церкви ведь не говорят в народе — сгорела. Говорят: «вознеслась». А раз так, то и те, кто в ней, по идее, тоже…
— Жуть какая. Это надо остановить, — сказал Савелий Игнатьевич, решительно делая шаг.
Мякишев удержал его за локоть и покачал головой.
— Эй, Савелий Игнатьевич… Вы хотите осчастливить этих людей, а совсем их не знаете и не понимаете… Вот о чём, по-вашему, разговаривают те двое?
Он указал на бородатых мужиков в кафтанах, судя по лицам — отца и сына, тихо шептавшихся в углу.
— Не знаю. — Рабочий пожал плечами. — Наверное, о том, как лучше дать отпор врагу.
— Ага, как же! О свинце они говорят, поняли вы?
— О каком свинце?
Мякишев, пригладив усы, усмехнулся.
— О государственном. Который, по их словам, власти затопили в Красном пруду. И вот они думают, как бы под шумок этот свинец поднять и к рукам прибрать.
— Зачем? — не понял рабочий.
Поручик поморщился.
— Кто его знает, зачем. Может быть, крышу крыть. А может быть, продать тому, кто дороже даст. Они, между прочим, всерьёз обсуждали, сколько за пуд даст этот самый страшный «враг». А вы — общество взаимопомощи и братства…
— Ну нет уж, — решительно возразил Савелий Игнатьевич. — Это всё от тьмы и несознательности. Надо будет — и куркулей перевоспитаем. Откроем школы, библиотеки. Кино правильное снимем. Человек должен тянуться выше.