Я с облегчением вздохнул — видимо, чересчур шумно, потому что пан Марушевич бросил на меня сердитый взгляд поверх пенсне.

— Также, — продолжил он свою речь, — нет никаких оснований считать, что маркиз де Ментье самовольно присвоил себе титул дворянина. Поскольку императрица Екатерина наградила его отца чином полковника, то тем самым произвела его в дворянское звание. Таким образом, маркиз де Ментье является потомственным дворянином. Также суд хочет отметить, что нет никаких оснований полагать, что отец маркиза де Ментье был отмечен милостью императрицы по недоразумению. Нам представляется, что российская царица таким образом вознаградила его за высокое кулинарное искусство.

— Ничего себе — кулинарное искусство! — взвизгнул анкрояблз Кулебякин.

— Попрошу вас не перебивать меня, иначе я накажу вас за неуважение к суду, — произнес сердитым голосом пан Марушевич.

Анкрояблз Кулебякин поник, он смотрел на меня с ненавистью. Я ответил ему ухмылкой. В душе я ликовал. Но оказалось, что впереди еще больший праздник.

— В отношении вас, Степан Иванович Кулебякин, суд вынес отдельное решение. Вы признаны виновным в том, что, пребывая в Санкт-Петербурге под именем Степана Ивановича Кулебякина, назвали себя Федоркиным Иваном Кузьмичем. Мало того, что вы назвались разными именами на территории одной юрисдикции, так вы еще и использовали имя, заведомо зная, что оно принадлежит другому человеку. По совокупности совершенных вами преступлений вы приговариваетесь к одному году работ на каторге…

— Что?! Что это значит?! — Анкрояблз Кулебякин не верил своим ушам.

А я даже пожалел старика.

— Попрошу вас! — повысил голос пан Марушевич. — Но за давностью срока, а также учитывая то, что вы уже побывали в ссылке, хотя и по другому поводу, суд решил заменить каторжный срок десятью ударами розгами. Решение суда подлежит немедленному исполнению. И поставим точку на этом деле. Да будет так.

Пан Марушевич кивнул двум новым конвоирам. Они схватили анкроябля Кулебякина и повели его под всеобщий хохот. Степан Иванович побледнел, ему сделалось не до смеха. Он понял, что его будут бить. Каторга ему больше не грозила, и проснувшаяся во мне было жалость уступила место добродушному ехидству. До меня донеслись слова председательствующего, из которых я понял, что Кулебякину сделают не очень больно.

— Господа, — напутствовал пан Марушевич конвоиров, — это тот случай, когда халатность и нерадивость будут только приветствоваться! Прошу вас, не переусердствуйте.

— Да мы так, погладим немного, — ответил один из дюжих молодцов.