Обезьян с интересом покосился на собак:

– Гляди-ка, какие упитанные. Прям, поросята!

Он резко вывернул руль, раздался громкий визг покрышек, через несколько секунд – собачий визг.

– Что это ещё за фокусы? – рассердился Ник.

– Так ты же своим солдатам запретил охотиться, – невинными глазами посмотрел на него проводник. – А те семеро чалдонишек уже три месяца мясца не видели, пусть уж порадуются, бродяги.

Вышли из кабины, в десяти метрах, в луже крови, лежали две задавленные собаки.

Обезьян подхватил с земли собачьи тушки, передал их сонной Айне, выглянувшей из-под брезента кузова.

Наконец, и в Пыжму въехали: покосившиеся избушки, два серых барака, один из которых сельпо, с десяток чукотских яранг.

Затормозили, чуть не доехав до магазина, не торопясь, с чувством собственного достоинства, вылезли из машины, размяли затёкшие поясницы.

Возле закрытой двери сельпо скромно тёрлись неприметные личности: чукчи разного пола и возраста, несколько откровенных бичей, трое рыбаков в потрёпанных зюйдвестках.

– В чём дело, товарищи? Почему это двери закрыты? – вежливо поинтересовался Ник.

– Так это, обед у них, кушают, – откликнулся один из рыбаков.

Сизый достал из заранее расстегнутой кобуры браунинг, щёлкнул предохранителем:

– НКВД Советского Союза. Даю ровно одну минуту на эвакуацию. Потом начинаю стрелять на поражение. Шементом у меня, собаки Павлова, так вас всех – да во все места…

Народ, даже не оглядываясь, разбежался в разные стороны секунд за десять.

Обезьян постучал в двери, пророкотал добрейшим басом:

– Лидочка Николаевна, открывай! Это я, Леонид, шофёр Петра Петровича…. Открывай, ласточка наша!

Через десять секунд обитая железом дверь приоткрылась, из образовавшей щели выглянул подозрительный карий глаз.

– А это кто ещё с тобой? – поинтересовался недоверчивый голос.

– Так солдатики же. Выпить, понятное дело, хотят.