Царская шуба оказалась, хоть и покрыта золотистой парчою, да изрядно трачена молью, а часы были сломаны, что, впрочем, ничуть их красоты и изысканности не умаляло.

— Ничего, починим, — смеялась Бьянка. — А и не починим, так пусть просто так стоят. Главное, не подарки, а милость государя. Кстати, милый, знаешь, у нас тут рядом, на набережной знакомое судно ошвартовалось — то самое, зеленое, с ромашками! Ну что в Ригу с нами шло, помнишь?

— А, «Белая ромашка», — Андрей тоже рассмеялся. — Ирландская торговая шхуна… в смысле — английская, но капитан — ирландец.

Вечером, на ассамблее, приставучий, как клейкая лента — скотч, — Меншиков пил с Бьянкой на брудершафт, так что Громову сильно захотелось разбить «светлейшему князю» морду, впрочем, тот быстро переключился на какую-то графиню с огромной — арбузами — грудью и вычурной прической в виде парусного корабля. Не прическа, а настоящее произведение искусства, сотворенное на клею, крахмале и пудре с мукою… правда, Андрей затруднялся себе представить — как можно с такой прической спать? Да и вообще, блох там и вшей — видимо-невидимо, никакие меха-блохоловки не помогают, да и не почесаться никак — паруса мешают! Впрочем, красота требует жертв, что графиня доказывала своим стойким поведением — изящно танцевать с таким сооружением на голове тоже было проблематично, а сия гламурная красавица не пропускала ни одного танца, напропалую флиртуя и с Менщиковым, и с самим государем, всерьез вознамерившимся услать «светлейшего» куда-нибудь подальше, тем более и повод был — Карл Двенадцатый, просидев около года в Польше, наконец, двинул свои войска на восток — явно против России.

— На свою погибель, — тяпнув водки, Громов громко хохотал, положив локти на стол. — Ох, наваляем мы им под Полтавой, ох и наваляем! Бока-то намнем!

— Вот это правильные мысли! — усевшись рядом, одобрительно рассмеялся Петр. — Давай-ка, Андрюша, за наши будущие победы и выпьем! Эй, все слышали? За будущие и настоящие российские виктории! Виват!

Супруги вернулись домой поздно, к утру, Громов без сил упал на постель, не раздеваясь, только что и смог снять туфли, Бьянка же — все же не водку пьянствовала, а вино, — распахнув окно, долго смотрела на луну, сиявшую в темном августовском небе, дувший с Невы ветер трепал ее распущенные по плечам волосы, а на тонкой шее баронессы поблескивал висевший на цепочке кулон из нержавеющей стали — Богоматерь Тихвинская, подарок Андрея.

— Голова, милый, не болит? — обернулась юная женушка.

Громов вздохнул:

— Да не знаю. Завтра поглядим. А сейчас — спать.