– Идея, конечно, интересная, – засомневался подполковник, – но…

– Сырая? Незрелая? Правильно! Но ведь есть над чем подумать и поработать, верно?

Семена в очередной раз упали на подходящую почву. Можно не сомневаться.

Засядько отпустил меня на обустройство, но я готов был поспорить на что угодно: моя идея засела у него в мозгу зазубренным гвоздем, и, пока не доведет ее до ума, не успокоится.

На следующий день познакомился с коллегами-химиками.

Только один из пятерых – природный русский: Козлов Илья Савватеевич из Московского университета. Трое из остальных, хоть и сильно обрусевшие, немцы (говорили без акцента), но немцы все-таки: Клюверт, Миллер и Клаус. А пятый так вообще с трудом по-русски изъяснялся. Гиппенберг Рудольф Оттович.

И вот как тут секретность соблюдать?

Но зато лабораторию к моему прибытию подготовили на «пять»! С чисто немецкими тщательностью и аккуратностью, просто глаз радовался – захотелось начать работать немедленно, но этот дурацкий порыв я быстренько задавил в зародыше. В стахановца начну играть с завтрашнего дня.

А с завтрашнего дня действительно понеслось: мне потребовалось только объяснить коллегам суть синтеза, дать пропорции, а дальше «местные» химики справлялись уже получше меня – все-таки сказалась привычность в обращении с современным им оборудованием. Кстати, как я узнал позже, и жалованье им было положено поболее моего, и даже больше, чем у Засядько. Но зато они не имели права выходить за ограду на протяжении года, только в церковь по праздникам, и то в сопровождении конвоя.

Но пошли на это и не пищали – работали так, что я просто диву давался. Запасы пороха за две недели перекрыли мою трехмесячную добычу в Риге. И это при всем при том, что я отошел от непосредственно синтеза и занялся исследованиями и рационализацией. И общением с подполковником, который загорелся подкинутой мною идеей. Оказалось, что проблем до чертовой матери, начиная от банальных трубчатых направляющих до способов стабилизации ракеты в полете. Что самое смешное: на данный момент лучшим решением оказались не стабилизаторы, на предмет которых я и не сомневался, а банальная палка, вставленная в хвост летящего на реактивной тяге снаряда.

Но коли производство пороха в разы превосходило рижское, то и количество отходов соответственно. Теперь их выливать некуда, да и жалко – кислоты тогда ой как дороги были.

Разделить отработанную нитрующую смесь, конечно, по тем временам нереально – не сделать мне установку для вакуумной перегонки таких здоровенных размеров. Но кое-что ценное из данной гремучей смеси выжать все же можно: дважды в сутки мы относили накопившееся для утилизации сырье к огромному глиняному кувшину и там аккуратно нейтрализовали в известковом молоке. Через несколько дней с соблюдением необходимых мер предосторожности этим занимались несколько солдат, а химики на такое уже не отвлекались.