Теперь ее надо было прекращать.

Иса Гурдаев спустился вниз, прошел по сырому, темному коридору к камерам — где содержится пленный, можно было узнать, лишь бросив взгляд — два солдата стояли возле этой камеры с орудиями своего труда — резиновыми сельскохозяйственными шлангами, удар которым очень болезненный, но не калечит и не ломает кости. Стояли, готовые работать. Один из солдат — отодвинул засов и Гурдаев вошел в камеру…

— Салам алейкум, Асланчик… — сказал он — гдукхаш мука ду[133]?

— Говори по-русски, на языке своих хозяев, псина… — сказал лежащий на груде старой соломы в углу бандит. До сих пор — его никто и пальцем не тронул.

— Псина… — Гурдаев прошелся по камере, три шага до стены, три обратно — а если даже и так. Я и есть пес, волком мне не стать, признаю. Пес-волкодав. Скажи — ты бы стал пасти стадо, принадлежащее твоему отцу без собаки?

Бандит ничего не ответил.

— Вот скажи. Аслан — ты то зачем на это пошел. Ты же в авторитете был. Ломом подпоясанный. Разве воры — в политику лезут?

— Я больше не вор.

Гурдаев с ноги сбился.

— Повтори.

— Я больше не вор…

Небольшой диктофон в кармане — прилежно мотал пленку. Того, что сказал Аслан — было достаточно, чтобы на любой зоне его опустили.

— А кто ты есть?

— Аллах Акбар — коротко и исчерпывающе ответил чеченец.

— Верующий, значит. А зачем ты людей в Грозном грабил? Разве Аллах не запрещает брать чужое, а?

— То были не люди.

— Интересно… а кто?

— Неверные. Жизнь неверного разрешена и все его имущество разрешено. Я не взял ничего из того, что Аллах запрещает брать…

— А как же твои сокамерники? Те, кто с Лабазановым.

— Они идут против Аллаха! Кара Аллаха настигнет их.