— Зачем? — Неожиданно строгим голосом сказал Паша. — Ты мне и сейчас по-сердцу. Мой друг, может даже сейчас и единственный.

— Слушай, а давай кто дальше с места прыгнет. — Инга за напускным весельем пыталась скрыть, что оставаться просто другом она ну никак не планирует. — Знаешь, какие у балерин ноги сильные и прыгучие. Я наверняка дальше улечу, — Инга впервые после обезобразившей ей лицо травмы, почувствовала себя легко и свободно рядом с Пашкой. Не надо стесняться собственной внешности и прятаться как в раковину за показным равнодушием, а можно даже попроказничать. — Она даже, наконец скинула на плечи так надоевший ей платок.

— Знаю какие кое у кого не только ноги, но даже ягодицы. С виду очень красивые, но такие твердые, что промять никаких сил не хватает, особенно если расслабляться не хотят, а зажимаются, хихикают и жалуются на щекотку.

— Ты на кого это сейчас намекаешь, документалист — очернитель? Да ножки балерин все поэты только в восторженных тонах описывают. За нами царственные особы табунами бегали, лишь бы на те ножки только издали взглянуть. За право лицезреть войны устраивали, а тебе, подлец, попялиться и погладить за тяжкий труд. Ну ты жук.

— Не у всякой балерины ножки хороши, — начал, с опаской отступая, говорить Паша.

— Так ты эксперт по ножкам, оказывается. — Инга шутливо схватила обидчика и повернула к себе лицом…

— Потом произошло нечто совсем необычное, только Инга оказалась в самом желанном месте, которое только могла себе представить. Сильные руки вдруг обхватили ее и она оказалась тесно-тесно прижатой к своему «спасителю», а его губы требовательно нашли ее уже непроизвольно приоткрывшийся рот. Минута блаженного единения продолжалась почти вечность. — Все будет просто замечательно. — С каждой секундой в ней крепла уверенность, что встреча с этим мальчиком действительно в корне изменила ее жизнь к лучшему. Внезапно Девушка почувствовала такую слабость, что она не могла устоять на ногах. Она подняла руки и уже сама прижалась к Шатову, вся ее жизнь, как ей казалось, теперь переплелась с ним навсегда.

Из своей, вознесенной над проезжей частью, деревянной будки в морской бинокль, за прохожими наблюдал дежурный милиционер и не понимал, как такой представительный парнишка может целовать на редкость уродливую девушку, когда вокруг полно красавиц. Вот ведь диковина, целуются, уже пять минут прошло, постовой взглянул на свои командирские. Похоже чудеса еще встречаются.

— Слушай, Пашка, а отчего люди такие злые. — Уже держась за руки, словно детсадовцы, пара шествовала по пустынной набережной мимо дворцов, крепостей, соборов. — Ведь только ты, единственный, меня никогда не обижал и не издевался.