— Ну, то что я немедленно согласна ты и без меня знаешь. — Ирина Емельяновна задумалась. — Породниться, говоришь. — Горстка лекарств, единым мигом очутилась во рту и подгоняемая водой ринулась по пищеводу вниз, приступая к стимуляции суперовуляции.

— Ни для кого личность мужчины — донора не будет раскрыта. В лаборатории провели уже целый ряд тестов по исследованию различной семенной жидкости. Доноры — абсолютно здоровые молодые мужчины. У всех отличные спермограммы. — Заученно говорил Паша. — Мы сами не представляем кому какой материал достанется. Не исключено, что и мой.

— Не исключено… Ну, ну… Паша — папаша. Мне все подходит, только пусть, в виде исключения, ребенок будет знать, кто его настоящий отец.

— Дети. Скорее всего при этой методике появится двойня.

— Так даже лучше. Берешь, выходит, меня старшей женой. Когда молодую, любимую наложницу учить начинать, уважаемый господин мусульманин Гарун аль Рашид. — Хозяйка внезапно расхохоталась молодым и радостным смехом. Все невзгоды, окружавшие ее неожиданно сделались мелки и незначительны. Ирина Емельяновна оказалась обладательницей целого моря счастья, которое можно пить не переставая еще многие годы. Сердце, ее обитавшее доселе в пустыне, очнулось в полном красок и жизни оазисе надежды. Вся женственность, казалось, навеки погребенная под пеплом разочарований в единый миг проснулась и распрямилась. — Съезжаться ты ведь не планируешь. А может все-таки… И за детишками вместе присматривать полегче. Не последние поди…

Шатов обнял Ингу, легко и нежно коснулся губ и усадил на застеленную кровать. Девушка, оттолкнув прильнувшего к ней паренька, раскинула руки и рухнула на спину. Рубиновые губы, нежные и полуоткрытые, требовали поцелуя.

Паша подсел рядом склонился над прелестницей и пил ее свежее дыханье. Какой прекрасной сделалась эта девушка. Лучше, чем он написал на портрете. Разве может мертвое изображение сравниться с наполненным жизнью оригиналом. Как прекрасна она была в этом сумрачно-мигающем свете керосиновой лампы, набросившем вуаль таинственности на ее полуобнаженное тело. Шатов замер на миг. «Любовь видит идеальную красоту, недоступную иному взору.»

От счастья у Инги захватывало дух, и он пел от нахлынувшего восторга: Боже как же хорошо! Казалось не было границ у нахлынувшего блаженства. Не осталось ничего ни мыслей, ни обид. Не было прошлого и будущего. Только ослепительно-белое качающее на ласковых волнах настоящее. Это мгновенье было облечено в огромное белое облако непроницаемое для всего окружающего мира. Они были словно в коконе. Точно вселенная существовала только для них двоих.