– Тем не менее, я не вижу, что может здесь противостоять вашей огневой мощи. Индейские ружья?

– Увы, господин агент, нам в каком-то смысле противостоит натура. Правитель Баранов настаивает на решительных действиях, но глубины…

– Что, глубины?! А-а, отсюда слишком далеко стрелять, да? – Лисянский бросил на меня такой презрительный взгляд, что мне стало стыдно: – Простите, господин капитан-лейтенант, но я человек штатский, в баллистике не сведущий!

– Ну, так и не суйся… – пробормотал офицер, как бы сам для себя, но явно в расчете на собеседника. Невольно вспомнились многочисленные литературные свидетельства спеси русского офицерства, унаследованной с петровских времен. Мне многое захотелось ему сказать в ответ, но я сдержался: – Господин капитан-лейтенант, а пристало ли вам и кораблю вашему – с Андреевским флагом на мачте! – вмешиваться в разборки промышленников и инородцев? Кто-то кого-то обидел, кто-то что-то кому-то… Может, без вас разберутся?

– Что-о?!

– Вы же боевой офицер флота Его Императорского Величества! Что вам эти дикари и купчишки? Договорятся уж как-нибудь…

Похоже, мои не слишком-то обдуманные слова угодили в какую-то болевую точку. Надменный невозмутимый офицер вдруг взорвался, словно мальчишка:

– Да…! И…! Сколь можно честь российскую в дерьме полоскать?! И этот туда же, ….! Уж полвека как море это наше и земля тут наша! А хозяйничают здесь американы проклятые! Вон они – псы позорные – так и рыщут! Люди наши едва-едва за землицу ухватились, обживаться начали, так на тебе! Дикие крепость сожгли, людей перерезали! Да тьфу на них – в порошок сотрем, чтоб впредь неповадно было, ублюдки, …, клоуны!.. Баранов государево дело творит! Он державу крепит – один против всех стоит на рубеже Отечества! И помогать я ему буду всей силой!!..

На этом монолог, обращенный в пространство, прервался. С противоположной стороны к нам двигалась целая флотилия – несколько компанейских судов и масса байдарок. Какое-то судно – то ли баркас, то ли байдара – вырвалась далеко вперед и явно нацелилась на «Неву». Лисянский некоторое время рассматривал его в трубу, а потом приказал накрывать стол в кают-компании.

Я решил простить великому мореплавателю невежливое упоминание моей персоны – в порядке исключения. А в воображаемом списке сделал пометку: «Аристократ и державник – конченый. Однако, что интересно, англичан не ругает – только американцев!»

Баранов выглядел усталым, но собранным и решительным – устремленным куда-то, словно торпеда. Вместе с ним на палубу поднялись еще трое русских – пожилой мужчина и двое помоложе – то ли охранники, то ли помощники. Один из этих молодых – высокий худой мужик с кудрявой грязной шевелюрой – привлек мое внимание, но я не смог понять, чем именно: то ли ростом, то ли одеждой, то ли движениями. Впрочем, я слишком мало видел местных русских, чтобы сравнивать и к чему-то придираться.