– Ничего, там этого не требуется…

– Ну и зачем? – тихо спросила она. – Они же все равно мертвые! Какая вам разница, есть они или нет, вы же вчера про них еще ничего не знали, а сегодня…

– Стой. – Он ухватил ее за рукав. – Мертвые себе сами не помогут. Тут живые нужны. И наша с тобой работа, Синицына, в этом и состоит. Ясно? Так что помоги-ка мне, перекинь силу – нужно окно на Серую Дорогу открыть.

– Возвращайтесь, – сказала Синичка тихо. – Ну, пожалуйста… возвращайтесь.

Она едва не плакала, и Порошину горше горького было врать ей в глаза.

– Я постараюсь. Обещаю, Лида. Только не вздумай сама туда лезть, мне не поможешь, а себе навредишь…

Они ждали его в сером тумане – еще сохранившие свой облик, но сделавшиеся уже полупрозрачными тенями. Быстро же у них силы тают… Они стояли рядом, как привыкли за годы, проведенные в «пузыре». Порошин глядел на лица, колышущиеся от вечного ветра Серой Дороги, и больше всего на свете жалел о том, что не может взять этих людей за руки и вывести туда, где они заслуживали быть: к ветру, траве, к разгорающемуся рассвету. К канонаде под Кенигсбергом, к приближающейся Победе.

Но он мог хотя бы не дать им погибнуть последней, необратимой смертью, раствориться в тумане Серой Дороги, не дойти туда, куда самой природой положено уходить всякой душе. Поэтому посмертник протянул руки и велел: «Держитесь и пойдем».

«Слушаюсь, господин штабс-капитан», – ответил непонятно кто из них. Может быть, все сразу.

Прикосновения призрачных рук казались ледяными – от того, что они тянули из него силу. Поначалу это было терпимо, но идти становилось труднее и труднее, и через некоторое время уже каждый шаг требовал от Порошина величайшего напряжения сил. Но он все равно вел их за собой – медленно, упрямо, неостановимо, уходя все дальше во мглу посмертия. Остановился только тогда, когда понял, что не ощущает больше ни ветра Серой Дороги, ни самого себя. Он зашел так далеко, как только смог. Дальше им идти самим – но теперь они дойдут точно.

Тогда он остановился и отпустил их.

– Иван Григорьевич! Товарищ капитан! Иван Григорьевич!

Порошин с трудом вынырнул из забытья. Здесь было так холодно, что если бы у души были ресницы – на них бы точно намерзли сосульки. От холода он не чувствовал ничего, кроме страшного желания уснуть, но голос мешал ему. Беспокоил. Звал.

– Товарищ капитан!

В густом сером тумане впереди что-то мерцало – светлое, теплое, живое. Кто-то искал его… ах, да. Помощница. Сержант Синицына, Синичка. Глупая птица, я же тебе не велел сюда соваться! Ты же сама не найдешь дороги назад, пропадешь, зачем…