Страх смерти был – они жили с ним каждую минуту. Страх сгинуть в бесшумной вспышке, которой кончится мир в ту секунду, когда сбитый врагами «Лавочкин» врежется в землю. Страх остаться инвалидом, потеряв ноги, руки, кожу. Страх попасть в плен, выпрыгнув из пылающего кокона, – что делают немцы с пленными летчиками-истребителями и штурмовиками, знали все. Страх подвести друзей, потерять по глупости новенькую машину и остаться «безлошадным» на замену, в ожидании ранения другого пилота. Страх проиграть очередную схватку над степью с таким счетом, что полку будет уже не оправиться, что следующий удар немецких штурмовиков по позициям противотанкистов останется безнаказанным…

Все это было, все это сжирало крепких и сильных мужчин заживо, даже самых смелых. А вот страха настоящего, большого, необратимого поражения, страха того, что страна может проиграть войну, – этого уже не было. Это уже ушло. Впервые они дрались с немцами на равных или почти на равных. Да, теряя пока больше, чем сбивая. Латая раненые машины и снова вводя их в строй. Ежедневно пополняясь «россыпью», ежедневно оглядываясь: бросить в бой совсем-совсем зеленых сержантов из училищ, с их четырьмя-пятью часами налета, или выдержать еще один день, еще вылет.

Вылеты… В первый день их было четыре. Во второй – шесть. В третий, сегодня, – пока пять. Степан поднял голову на ноющей шее и посмотрел на небо. Белое, раскаленное до сих пор. Солнце едва начало склоняться ниже, но до заката еще далеко. Сколько вылетов будет сегодня? Один, два? Сколько он еще выдержит?

За три дня они все, выжившие, дерущиеся, потеряли по пять-шесть килограммов веса, и крупному, тяжеловатому Степану это было особенно тяжело. Он не был похож на летчика-истребителя, какими их показывали в довоенных фильмах и изображали на плакатах. Он был большим, сильным физически, довольно медленно думающим. Зачеты по материальной части, по штурманской подготовке и радиоделу каждый раз – в аэроклубе, в училище и затем в запасном полку – сдавал с трудом, иногда буквально под угрозой отчисления. Выручало то, что Степан Приходько был действительно отличным пилотом и вдобавок очень и очень хорошо стрелял. Как это может сочетаться, оставалось тайной и для инструкторов, и для старших товарищей, и для самого Степана. Но факт есть факт. Он не «преображался в кабине истребителя», как ляпнул когда-то автор дивизионной многотиражки, вовсе нет. Оставался таким же большим и неторопливым в движениях. Но этих движений в тесной кабине истребителя как раз хватало, чтобы уводить хвост своей машины из-под вражеской трассы. Чтобы надежно прикрыть ведущего своей пары. Чтобы занять выгодную позицию для стрельбы самому и успеть дотронуться до гашеток, прежде чем вражеская машина уйдет в сторону или вниз. Он мазал, но мазал не каждый раз, и, начав воевать в ноябре сорок второго года, к лету сорок третьего накопил в летной книжке вызывающий достаточное уважение перечень достижений: успешных боевых вылетов, воздушных боев, вражеских машин, сбитых в группе, а теперь и сбитых лично.