– Меня Бог наказал. И стало быть, за дело… А помните, Александр Дмитриевич, как мы стояли на берегу Яузы? Целовались, болтали и все мечтали о свадьбе? – вдруг погрустнев, спросила она.

– Помню, – отвел взор Голевский.

В ее глазах промелькнула затаенная боль.

– Я до сих пор не могу забыть то время. Начать бы жизнь сначала, все было бы по-иному. Если бы не моя слабость… Ты никогда не простишь меня?

– Я простил.

Крупные, искрение слезы продолжали катиться из ее глаз.

– Даша проживает мою жизнь и получает то, что я могла бы получить. Но я рада за сестру, она сильная, выстрадала свое счастье, а я получила то, что заслуживала. Прости… Еще хочу покаяться перед тобой. Я пыталась сжечь твое письмо к Даше, но отец не дал. Я ездила к знахарке и покупала ядовитую траву, я хотела отравить ее…

– Как? Не может быть!

– Да, да, хотела отравить, но в последний момент Бог меня уберег от этого злодеяния. Я тогда обезумела от слепой ревности, я потеряла голову от жуткой ненависти к своей родной Даше, я желала во что бы то ни стало вернуть тебя. Прости, Александр, если сможешь. И умоляю тебя, ничего не говори об этом Даше. Хорошо?

– Хорошо.

Тут графиня горько заплакала.

У Голевского комок встал в горле. Свело скулы. Скупые слезинки просочились из уголков глаз. Он не мог сердиться на нее, ее было жалко.

– Я умру, я чувствую дыхание смерти.

– Ты поправишься. Непременно.

Вдруг ее глаза озарились решительным блеском, и она сказала:

– Поцелуй меня, Саша. В последний раз. Пожалуйста.

Его сердце кольнуло.

Он прикоснулся губами к ее лбу – горячий, как огонь! Поцеловал. А она взмолилась:

– Нет, нет, в губы…

Ее бледные руки птицами вспорхнули вверх, обняли его за шею, притянули к себе. Губами она нашла его губы. Слабый, но долгий и пламенный поцелуй. Вздох облегчения вырвался из ее слабой груди. Голова обессилено упала на подушку. На глазах ее появились слезы. Она счастливо улыбнулась. Он никогда не видел ее такой счастливой.